Тишина. Шум плотины. Может быть, это все сон?
По контейнеру стали постукивать. Легонько, чуть слышно, с каким-то странным цокающим звуком. Ни жив ни мертв, Василий слушал, как постукивания перемещаются вдоль стены, потихоньку приближаясь к задернутой ширме. А когда они достигнут ее, неведомый посетитель больше не будет церемониться. Ведь он не для того пришел, чтобы с Васьком побрататься. Последний удар по металлу прозвучал в опасной близости от входа, и именно он заставил Василия стремительно действовать.
Ухоронка! Он точно помнил, что никогда не показывал ее Витьку. А значит, и то, во что сейчас превратился напарник, о тайнике знать не должно.
Васек кубарем скатился в яму, скривился, когда задел спиной за изогнувшееся железо. Потом подхватил кипу тряпья и распределил ее над проемом, намертво перекрыв путь свету и воздуху. Под ногами что-то пискнуло, зашевелилось, но Ваську было плевать, он бы сейчас и в деревенский нужник сиганул, лишь бы избежать встречи с кошмарным посетителем.
Мягкий, теплый крысиный бок задел его за ногу, голый чешуйчатый хвост скользнул по оголившейся щиколотке. Грызун замер там внизу, в полной тьме, а потом заспешил по своим крысиным делам. Так уж повелось на лежке: крысы совершенно не боялись людей.
В ухоронке царила полнейшая тьма. Васек замер, задержал то и дело вырывающееся из-под контроля дыхание. Он напряженно вслушивался.
Резкий звук рвущейся мешковины, и в ухоронке появились проблески света — это визитер разорвал ширму.
«Разорвал?» — в панике подумал хозяин лежки.
Получалось, что так. Уничтожив мешающую ему ширму, незваный гость сделал тяжелый шаг, гулко отдавшийся по металлическому полу. Он был внутри, в лежке, и от спрятавшегося беглеца его отделяло от силы метра полтора.
Еще шаг. Но ведь когда он двигался вокруг лежки, то делал это бесшумно! Так зачем же...
Еще шаг, такой, от которого вздрогнул весь массивный контейнер. Если бы Василий не начал катастрофически спиваться сразу после школы, он бы наверняка сравнил его с поступью каменной статуи в «Маленьких трагедиях». Но нет — в таком состоянии он уже не мог сравнивать, мог только лежать, сгорбившись на холодном и сыром полу, да беззвучно скулить от страха.
Шаг третий, ничуть не легче предыдущего. Оставалось только удивляться, как не проваливается пол контейнера. Слабые ростки света, пробивающиеся сквозь нагромождение тряпок, увяли — гость стоял прямо над ухоронкой. От скорчившегося Василия его отделял в лучшем случае метр. Настала тишина, такая напряженная и звенящая, что, казалось, возможно было услышать, как растет трава.
А потом, подобно реву медных труб, предвещавших начало Страшного суда (по крайней мере беглецу так показалось), над самой его головой раздался голос.
Кошмарный, исковерканный, какой-то булькающий, словно вода по-прежнему плещется в сморщенных легких, но вместе с тем узнаваемый:
— Вассе-е-ек... — протянул его без сомнения мертвый напарник. — Вассе-е-к, я т-тут...
Это было уже слишком. Нервная система Василия Мельникова, которого уже седьмой год окрестная ребятня знала как бомжа Васька, издерганная многолетними возлияниями и многолетними же стрессами, дала сбой, и он отрубился, лежа прямо под ногами своего бывшего друга, собутыльника, а ныне неизвестно кого — Витька.
Надо отдать должное Василию — очутившийся на его месте средний житель белых домов Верхнего города отрубился бы гораздо раньше.
Очнулся беглец только к вечеру, когда на город стали опускаться первые сумерки, а старший экономист Мартиков покидал двери родного заведения. Минут пять Василий сидел, глядя на жидкий вечерний свет, который снова просачивался в тайник. Потом сгреб барахло и поднялся наверх.
Неприятный дождик затекал в зияющий проем. Скомканная, рваная ширма тряпкой валялась в натекшей луже. Сквозь дыру было видно машины, с включенными габаритами снующие туда-сюда вдоль улицы.
И никого не было.
Когда Василий потерял сознание, незваный гость потерял его самого. А не найдя, предпочел удалиться.
Но Васек знал — это не навсегда. Лежка была засвечена и больше не могла считаться убежищем.
