Ройс открыл глаза и взглянул на экран телевизора в углу кабинета. За те годы, что он создавал свою армию, ему пришлось горы свернуть, воскрешая распавшихся крестоносцев и сплачивая их. Кое-кого из собратьев он жалел более остальных. В особенности один все еще тревожил не только его сны, но даже совесть.
Оттолкнув от себя стул, Ройс поднялся из-за стола, вытянул верхний ящик, достал пульт и, как пистолетом, нацелился пультом на телевизор. Во рту пересохло, и рука чуть подрагивала. Он облизал губы и медленно опустил руку с пультом. Сейчас не время — ни для страха, ни для слабости.
— Я ничего не боюсь, потому что мой Бог со мной.
«Ну-ну, вот только который?»
Фраза — не произнесенная вслух чужим голосом — будто сама собой соткалась у него в голове. Ройс крепко зажмурился, затем открыл глаза и уставился на экран телевизора — тот стоял особняком, компактный и простой, в центре нарисованной мелом пентаграммы. Телевизор не был включен, и антенны у него не было. Пытаясь чуть расслабиться, Ройс глубоко вздохнул и нажал кнопку на пульте. Экран ожил, зарябив серыми полосами, затем очистился и явил взору ведущего телеигры в костюме с блестками, стоявшего в море огня: языки пламени плясали вокруг него. Человек с экрана улыбался, и на зубах его виднелись черные точечки. На лбу у него были утолщения, напоминавшие готовые проклюнуться рога.
— Ну-ка, ну-ка, кто это к нам сегодня пришел? Лопни мои глаза! Эй, ребята, да это же Уильям Ройс, верховный главнокомандующий знаменитых (а скорее, печально знаменитых) крестоносцев, образчик добродетели и просто хороший парень. Защитник кротких и смиренных, поскольку они правильно поклоняются правильному Богу; он же — судия и каратель недостойных, плюющий на законы. Что-что вы говорите, ребята? Протянуть ему руку и сердечно поприветствовать? Хорошо, Уильям Ройс — добро пожаловать!
Из-за спины оглушительно рванулись приветственные вопли неисчислимых зрителей. Какое-то мгновение весь экран заполнили сполохи пламени, затем схлынули, и Ройс вновь увидел ведущего, но только уже в облике рокера: с длинными волосами, с ног до головы в коже, заклепках и цепях. Лицо его припухло от неуемного ублажения плоти. На лбу заметно выделялись загибающиеся вверх рога. Рокер улыбнулся, и меж капризно изогнутых пухлых губ мелькнул раздвоенный язык.
— Ну, чему ты так удивлен, Уильям? Разве это не то, о чем ты всегда подозревал? У меня масса образов, форм и личин, и имя мне Легион. Знаю, это старая сплетня, но ведь здесь внизу, на земле, принято чтить традиции, верно? Я всего-навсего простой рокер, только песня моя, может, громковата для твоих драгоценных ушей. А стоит воспроизвести запись задом наперед, можно услышать мой голос, если, конечно, как следует прислушаться. Но это лишь в том случае, если очень хочется его услышать. Ты чего такой неулыбчивый, Уильям? Образ мой не по душе? Знаешь, я на все готов ради тебя, раз уж мы нашли друг друга. Может, вот это тебе больше понравится?
Рокер превратился в мальчика-певчего в девственно белой сутане, прибитого к деревянному кресту. С запястий и лодыжек обильно текла кровь, и в глазах его не было ни капельки жизни. Открыв похожий на бутон розы рот, он запел: «Я нужен Иисусу, как солнечный лучик...»
— Хватит! — Капельки пота сбегали по лицу Ройса, но командный голос был тверд. — Хватит трепаться, сатана. Я призвал тебя от имени Господа Бога и приказываю тебе вести себя более достойно.
— Ну вот, весь кайф сломал, — вздохнул мальчик-певчий.
Языки пламени снова взметнулись, а когда опали, на месте мальчика оказалась девочка-подросток в джинсах и свитере. Она сидела в плетеном кресле, вытянув и скрестив ноги так, что в глаза бросалась их великолепная длина.
— Помнишь меня, Билли? Я была первой девочкой, улыбнувшейся тебе тогда, в школе, помнишь? Ты лелеял обо мне на удивление разнообразные мечты! Однако не отваживался даже заговорить со мной. А сейчас можешь взять меня. Можешь делать со мной все, что захочешь. Всего-то для этого надо стереть пентаграмму и выпустить меня на волю, и тогда я стану всем тем, о чем ты когда-либо мечтал.
