– Я не могу понять тебя. Зачем тебе-то санкционировать эти зверства? Я думал…
– Ты думал, мадам Революция – воплощение сияющей добродетели? – Дантон покачал могучей головой. – Чиста только ее душа. А тело у революции, как у самой последней шлюхи, переходящей от мужчины к мужчине, и одета она в самые рискованные компромиссы.
– Этот компромисс убийств мне не нужен.
– Мне тоже. – Взгляд Дантона устремился на поворот дороги, за которым скрылись женщины. – Поэтому я готов дать взятку твоей совести, если это безопасно. Какой предлог придумал Дюпре, чтобы оправдать массовое убийство женщин в аббатстве?
– Проституция и измена.
– Неубедительно. Однако военная истерия в Париже достаточно сильна, чтобы поверить всему, что говорит Марат, требующий избиения «врагов народа», а это означает – твои страждущие дамы скорее всего будут объявлены врагами революции. – Дантон пожал плечами. – Я буду править упряжкой, чтобы мы наверняка миновали кордоны Дюпре. Мое уродливое лицо достаточно хорошо известно, так что скорее всего экипаж останавливать не будут. Если же так случится, разбираться с ними будешь ты.
– Мне это доставит удовольствие.
– Уверен в этом, – сардонически улыбнулся Дантон. – Вижу, ты не в самом лучшем расположении духа. – Он направился к повороту дороги. – По-моему, тебе лучше ехать в экипаже с твоими высокородными беспризорницами. Я не желаю больше смертей, если сам не сочту это необходимым.
– Это не «мои беспризорницы». Как только мы привезем их в Париж, я их брошу, тогда они могут действовать на свой страх и риск.
– Посмотрим. – Взобравшись на место кучера, Дантон бросил на Франсуа задумчивый взгляд. – До сегодняшнего дня ни за что бы не поверил, что ты станешь рыцарем какой-нибудь аристократки. Сегодня определенно вечер сюрпризов.
* * *
Франсуа едва успел усесться напротив Жюльетты и Катрин, как экипаж тронулся так резко, что заставил его откинуться на подушки.
Жюльетта ждала, когда он заговорит.
Франсуа молчал.
Жюльетта со злостью смотрела на него. Излучаемая Франсуа Эчеле внутренняя энергия в обычных условиях заинтриговала бы ее глаз художницы, но не сейчас.
– Ну?
Франсуа бросил на нее взгляд.
– Жорж Жак провезет нас через кордон. – Он не стал вдаваться в подробности.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Он – Дантон.
Жюльетта сделала попытку обуздать свое раздражение.
– И что это означает?
– Он герой революции.
Девушка презрительно посмотрела на Франсуа.
– Герои не участвуют в массовых убийствах.
– Он министр юстиции, глава Исполнительного совета и вообще великий человек. Сегодня он произнес речь перед Исполнительным советом и спас революцию. Депутаты вели себя, как перепуганные овцы, потому что пруссаки взяли Верден и могли пойти на Париж. Они бы сдались. А он им не позволил.
– Мне наплевать на вашу революцию. – Рука Жюльетты крепче обняла плечи Катрин. – Меня волнует только она… и я, и преподобная мать, и все…
– Вы не понимаете.
– А вы?
– Большей частью понимаю и разделяю убеждения Дантона. – Франсуа устало покачал головой. – Но сегодня вечером – нет. А почему вы вообще остались в аббатстве? Почему не вняли предупреждению, когда монахиням запретили учить вас? Сегодня быть во Франции аристократом – значит, на каждом шагу подвергаться опасности. Вы не должны…
– Катрин не аристократка, – прервала его Жюльетта. – Ее семья занимается торговлей парфюмерией в Грас-се, но ваши прекрасные патриоты не спросили ее о происхождении, прежде чем изнасиловать.
Франсуа перевел взгляд на Катрин.
– Она не из дворян?
Жюльетта покачала головой:
– Теперь это едва ли имеет значение.
– Да, не имеет. – Молодой человек посмотрел на Катрин странно пристальным взглядом, озадачившим Жюльетту. Катрин выглядела такой беззащитной и нежной, что способна была вызвать сострадание в самом черством сердце, – она сидела так неподвижно, такая бледная, как лунный свет, струившийся в окна экипажа. Она напомнила Жюльетте изваяние сестры Бернадетт.
Однако Жюльетта сомневалась, что вид Катрин мог тронуть Франсуа Эчеле. И все же никакой сиюминутной угрозы для них она не ощутила. Жюльетта смертельно устала, у нее закрывались глаза, но она упрямо не спускала взгляда с Франсуа Эчеле. Кто знает, что у него на уме! Надо быть готовой к худшему. Непонятно, что побудило его спасти их, определенно, не соображения галантности.
