– Жюльетта?
– Это я. – На обюссонском ковре посреди комнаты, скрестив ноги, сидел Мишель. – Она разрешила мне войти и подождать, когда я сказал, что не уйду. – Мальчик с упреком посмотрел на Катрин. – Ты напугала меня. Я думал, ты умираешь.
– Извини. Я еще только собираюсь жить. – Катрин улыбнулась. – Я очень рада видеть тебя, но тебе сейчас надо бы спать.
Мишель подполз поближе к постели.
– Ты не виноват в том, что со мной произошел несчастный случай. Я увидела кое-что… – она помедлила, – расстроившее меня.
– Месье Филиппа и Ленору, занимавшихся блудом.
– Ты знал, что они там занимались… – она содрогнулась от отвращения, – этим?
– Месье Филипп всегда водит женщин в домик цветов, когда хочет заняться с ними блудом.
– Так это не в первый раз? Он заставляет женщин быть с ним?
– Нет, – быстро ответил Мишель. – Женщины сами идут и радуются, когда он приглашает их в домик. Он доставляет им удовольствие. Они с охотой дают ему то, что он хочет.
– Радуются? – Катрин передернуло. – В этом нет ничего веселого.
Мишель задумался.
– Тогда почему же мужчинам и женщинам это так нравится? – Его маленькая рука накрыла руку Катрин. – Я расстроился, что ты потеряла ребенка. Я знаю, ты бы любила своего младенца, ты бы его не бросила.
Смогла бы она любить ребенка, зачатого тем ужасом? Теперь она уже никогда не узнает, и сознание этого принесло ей странное чувство опустошенности и печали. Любой малыш, появившись на свет, не заслуживает того, чтобы его предавали.
– Моя мать не любила меня, – прошептал Мишель. – Она хотела, чтобы я умер.
– Нет, – тихо возразила Катрин. – Может быть, она была просто напугана и не знала, как лучше поступить.
– Она меня не хотела. Она ведь так и не вернулась. Наверное, боялась, что месье Филипп рассердится.
– За то, что она оставила тебя в поле?
Густые черные ресницы мальчика опустились, прикрыв глаза.
– Она не взяла меня с собой. Он платит женщинам кругленькую сумму, чтобы они забирали с собой своих детей. Моя мать обманула его.
Пальцы Катрин крепче сжали руку мальчика.
– Я не понимаю, Мишель.
– Моя мать была одной из тех женщин, что ходили с месье Филиппом в домик цветов.
– Боже милостивый! – прошептала Катрин. Мишель – ребенок Филиппа! – Откуда ты знаешь?
Мишель пожал плечами.
– Все в полях знают. До того как я родился, было много женщин. Они знают, что моя мать обманула месье Филиппа.
– Обманула? А как же ты? Она оставила новорожденного младенца на поле умирать, а он даже не признал… – Катрин умолкла. – Обманут был не твой отец.
– Мой отец… – Мишель медленно повторил эти слова, словно они были произнесены на незнакомом ему языке. – Ты имеешь в виду месье Филиппа?
– Он твой отец.
Мишель покачал головой:
– Он месье Филипп.
Человек, способный позволить своему десятилетнему сыну стать сборщиком и при этом уделять ему не больше внимания, чем любому другому ребенку, работающему в поле, человек, разрешивший священнику называть Мишеля плодом греха, а его мать – шлюхой, разве такой человек заслуживает уважения?
Катрин ощутила, как в ней нарастает яростный гнев, наклонилась и скользнула губами по темным кудрям Мишеля.
– Да, ты прав, он месье Филипп. И ты в нем не нуждаешься.
– Я знаю. У меня есть цветы.
Катрин почувствовала, как слезы жгут ей глаза. У Мишеля были цветы. У нее был Вазаро. У Жюльетты – ее живопись. Любимые увлечения, чтобы облегчить боль и одиночество в жизни.
– У тебя в будущем будет еще и многое другое.
– Мне больше ничего не нужно.
– Жизнь такая большая, и в ней так много предстоит тебе познать и полюбить. – Катрин взъерошила волосы мальчика. – А теперь ступай в кровать и дай мне поспать. Мне завтра предстоит важное дело.
Мишель нахмурился.
– Я слышал, доктор сказал мадемуазель, что ты должна лежать в кровати две недели.
– Мне надоели люди, предписывающие мне, как лучше поступать, причем они делают это с самыми лучшими намерениями, но пора это прекратить. Ты придешь сюда сегодня вечером?
Мишель кивнул.
– После работы в поле.
– Нет, в поле ты не ходи. Тебе незачем… – Катрин осеклась. Мишель любил собирать цветы так же, как любил все остальное, с ними связанное. Катрин не должна навязывать ему свою волю ради его же блага.
