Мы набивали коробки куртками, плащами, ветровками, легкими кофтами, зонтами. Лето было в самом разгаре, и казалось совершенным безумием запасаться осенней одеждой вместо купальников, сарафанов и шлепанцев. Я знал, что в этих «камерах хранения» товар не залеживался, как на складах, здесь находилось лишь то, что должно было немедленно поступить в продажу. Но китайские предприниматели предвидели, что август будет не особо солнечным. Я навсегда запомнил лекцию Джона Мейнарда Кейнса[3] о предельной стоимости: например, о том, сколько стоит бутылка воды в пустыне, и сколько — около водопада. Выходит, что тем летом итальянские предприниматели продавали воду около родников, в то время как китайские сооружали источники в пустыне.
Мы проработали всего несколько дней, когда Сянь пришел к нам ночевать. Его итальянский был безупречен, только «р» немного походила на «в». Как у обедневших аристократов, которых играл Тото. Сяня Чжу у нас окрестили Нино. В Неаполе почти всем китайцам, так или иначе связанным с местными жителями, дают неаполитанские имена. Это настолько распространенное явление, что ты уже ничуть не удивляешься, когда китаец представляется как Тонино, Нино, Пино или Паскуале. Сянь-Нино, вместо того чтобы спать, провел ночь за столом на кухне, разговаривая по телефону и глядя одним глазом в телевизор. Я лежал на кровати, но уснуть было невозможно. Речь Сяня не прерывалась ни на минуту. Слова вылетали из его рта пулеметными очередями. Он, как ныряльщик, не дышал, погружаясь в словесную пучину. Да еще и газы из кишечников его телохранителей наполняли сладковатым запахом все помещение, испортив воздух и в моей комнате. Дело было не только в зловонии, но и в тех ассоциациях, которые оно вызывало. Утка по-пекински, разлагающаяся в их желудках, и рис карри, разъедаемый желудочным соком. Мои соседи к этому уже привыкли. Они закрывали двери, их не волновало ничего, кроме сна. Меня же интересовало то, что происходило за дверью. Поэтому я вышел на кухню. Она общая, а значит, и моя тоже. Точнее, так должно быть. Сянь закончил разговор и встал к плите. Он жарил цыпленка. У меня в голове вертелись десятки вопросов, которые я хотел бы ему задать из любопытства, из желания прояснить верность стереотипов. Я заговорил о триадах.[4] О китайской мафии. Сянь продолжал готовить. Я хотел узнать подробности. Пусть даже самые незначительные — на секретную информацию о том, как вступают в клан, я и не рассчитывал. Я демонстрировал кое-какие знания характерных особенностей китайской мафии, полагая, что владение отрывочными сведениями поможет мне постичь сущность целого. Сянь поставил сковородку с цыпленком на стол и сел, не произнеся ни слова. Не знаю, заинтересовала ли его хоть немного моя речь. Не знаю и никогда не узнаю, был ли он членом мафии. Он глотнул пива, потом чуть приподнялся, вынул из кармана брюк кошелек, не глядя пошарил в нем пальцами и выудил три монеты. Положил их на стол и накрыл перевернутым вверх дном стаканом.
— Евро, доллар, юань. Вот моя триада.
Сянь говорил искренне. Одна-единственная идея, никаких символов или выстроенных в иерархическую лестницу приоритетов. Прибыль, бизнес, капитал. Больше ничего. Принято считать, что всем этим управляет некая неизвестная сила; сейчас такая сила — китайская мафия. Это мощное соединение, которое избавляется от внутренних границ, промежуточных финансовых операций, инвестиций как таковых — всего, что составляет основу любой другой преступной группировки. Уже более пяти лет каждый доклад Комиссии по расследованию деятельности мафии предупреждает о «растущей опасности китайской мафии», но за десять лет расследований полиции удалось конфисковать всего шестьсот тысяч евро в Кампи-Бизенцио, недалеко от Флоренции, несколько мотоциклов и часть фабрики. Ничто по сравнению с экономическими силами, ворочающими капиталами в сотни миллионов евро, если верить американским аналитикам. Китаец мне улыбнулся.
— В экономике есть верх и низ. Мы вошли снизу, а выходим сверху.
Прежде чем пойти спать, Нино-Сянь сделал мне предложение на завтрашний день.
