— И до чего же он доходил?
— Он был уважаемым человеком, был кем-то, даже преподавал в университете. А потом превратился в кого-то совершенно другого...
— В кого?
— Не знаю. Начал интересоваться мальчиками. А может, он был таким всегда... Не знаю...
— А от этих привычек он тоже вылечился, Паола?
— Думаю, да... — но голос ее был полон боли и сомнения.
— Картина Баймееров была подлинная?
— Не знаю. Он считал, что да, а ведь он был экспертом.
— Откуда ты знаешь?
— Он говорил мне об этом в тот день, когда купил ее на пляже. Утверждал, что это должен быть Хантри, потому что никто другой не мог ее написать. Что это — величайшее открытие в его жизни...
— Так он тебе сказал?
— Примерно. Зачем ему было обманывать меня? У него не было ни малейшего повода, — она внимательно всматривалась мне в лицо, словно моя реакция могла служить доказательством правдивости или лживости ее отца.
Она была перепугана, а я измучен. Усевшись в одном из кресел, я некоторое время вслушивался в собственные мысли. Паола подошла к двери, но из часовни не вышла. Опершись на косяк, она смотрела на меня с таким выражением, словно я мог украсть ее сумочку или даже уже сделал это.
— Я тебе не враг, — сказал я.
— Так перестань меня мучить! У меня была тяжелая ночь... — она отвернула лицо, словно стыдясь того, что собиралась сказать. — Я любила отца. Когда я увидела его мертвым это меня страшно потрясло.
— Мне очень жаль, Паола. Будем надеяться, что утром станет легче.
— Будем надеяться... — повторила она.
— Кажется, у твоего отца была фотография этой картины?
— Да, она у коронера.
— У Генри Пурвиса?
— Я не знаю, как его зовут. Но так или иначе, фотография у него.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне ее показал. Говорит, что нашел ее в кармане отца и спрашивал, не узнаю ли я эту женщину. Я сказала, что нет.
— Но картину ты узнала?
— Да.
— Та, которую твой отец продал Баймеерам?
— Да, та самая.
— Сколько они заплатили за нее?
— Этого он мне не сказал. Думаю, ему нужны были эти деньги для уплаты какого-то долга, и он не хотел, чтобы я об этом знала. Но я могу рассказать тебе кое-что, что он мне говорил. Он знал эту женщину с портрета и именно поэтому был уверен, что картина подлинная.
— Значит, это действительно Хантри?
— Отец утверждал, что да.
— Он не говорил тебе, как звали эту женщину?
— Милдред. Она была натурщицей в Тьюксоне во времена его молодости. Красивая девушка. Он говорил, что картина, должно быть, создавалась по памяти, так как Милдред теперь уже старуха, если вообще жива...
— Ты не помнишь ее фамилию?
— Нет, кажется, она брала фамилии мужчин, с которыми жила.
Я оставил Паолу в часовне и вернулся в морг. Пурвис сидел в приемной, но фотографии картины у него не было. Он сказал мне, что отдал ее Бетти Джо Сиддон.
— Зачем?
— Она хотела отнести ее в редакцию и сделать копию.
— Да, Генри, кажется Маккендрик будет доволен...
— Черт бы его побрал, он сам велел мне дать фотографию! Шеф полиции в этом году уходит на пенсию, и капитан Маккендрик начал думать о рекламе.
Я двинулся было к воротам клиники, но внезапно остановился, сообразив, что не выполнил задания. Когда я наткнулся на умирающего Граймса, я направлялся в клинику, чтобы поговорить с миссис Джонсон, матерью Фреда.
Зайдя в комнату медсестер, находившуюся возле выхода, я спросил, где можно найти миссис Джонсон. Дежурная сестра оказалась женщиной средних лет с бледным костлявым лицом, достаточно резкая и не слишком терпеливая.
— В клинике работает несколько женщин с такой фамилией. Вам нужна Сара Джонсон?
— Да, ее мужа зовут Джерри или Джерард.
— Ну что ж вы сразу не сказали? К сожалению, миссис Джонсон у нас больше не работает, — она произнесла это торжественным тоном, словно судья, провозглашающий миссис Джонсон приговор.
— Она говорила мне, что работает здесь...
— Значит, она вас обманула, — она поняла, что была слишком резка, и постаралась слегка смягчить свой ответ. — Или вы ее не поняли. Она сейчас работает в реабилитационном центре, недалеко от автострады.
— Вы не знаете, как он называется?
— "Ла Палома", — ответила она чуть брезгливо.
— Благодарю вас. А почему ее уволили?
