Ретизанов между тем пил кофе, вливая в него коньяк. Он молчал, потом стал улыбаться и полузакрыл глаза рукой. Походило на то, будто он погружается в транс.
- Куба, Ямайка, Гаити и Порторико! - кричал пьяный путешественник.Иначе не могу, поймите меня, я же не могу... Милые мои, хорошие мои, ну куда же я поеду? - Он хлопнул кулаком по столу, вновь заорал: - Куба, Ямайка, Гаити, Порторико! И никаких шариков.
Ретизанов отнял от лица руки. На глазах его были слезы.
- Гении ответили,- тихо сказал он,- что я не должен никому позволять... даже если бы пришлось умереть. Я должен отразить натиск темных сил. А если Никодимов этот - вовсе не Никодимов, а кто-то другой, более страшный, в его обличье...
Ретизанов говорил все медленнее и тише. Глаза его горели. Сухая нервность была в руках. Христофорову ясно стало казаться, что он не в себе. На мгновение остро его кольнуло - ведь это
386
полубезумный, его надо бы везти домой и в санаторий. Но тотчас же он понял, что сделать этого нельзя. Значит, надо повиноваться.
В начале восьмого они оделись и вышли. Начинало светать _ хмурым, неясно-свинцовым рассветом. На бульваре, в деревьях, шумел ветер. Фонари гасли. Побежали трамваи, над ними вспыхивала зеленая искра. На Страстной площади было пустынно. Дремал лихач на паре голубков. Лампадка краснела у входа в монастырь, открылась свечная лавочка. На колокольне медленно звонили.
Ретизанов подошел к лихачу и негромко сказал:
- В Петровский парк.
-- Пожа-луйте!
Лихач вскочил и бросился снимать с озябших лошадей попоны.
Через минуту они катили по Тверской, по прямой, классической улице кутежей, загородных ресторанов. Иногда навстречу попадались тройки - кутилы шумели, хохотали и в облаке снега уносились. Проревел автомобиль. Лежавший на дне веселый человек приветствовал встречных, выкидывая ноги кверху. Прокатили под Триумфальной аркой, где тяжело летели бронзовые кони по- бед. Светящиеся часы на вокзале показывали без двадцати восемь.
Христофоров находился в странном, полуотсутствующем состоянии. Он не особенно хорошо понимал, куда и зачем едут. Как будто изменились декорации, но все продолжается его мечтательное созерцание в мансарде - теперь летят навстречу арки, дома, сады - с той же фантастической бесцельностью. И лишь подо всем. глубоко и жалобно, стонет что-то в сердце. Ретизанов молчал. Он был задумчив и сдержан, как человек, делающий важное, очень серьезное дело. Он указал кучеру, где надо свернуть, за Яром, по какой аллее проехать. Потом остановил его. Они вылезли. Лихач шагом должен был возвращаться в указанное место.
- Вот сюда,- покойно сказал Христофорову Ретизанов и повел узкой, слегка протоптанной тропинкой на средину поляны. Там росли три огромных пихты; под ними - скамейка. Место было пустынное. Налетел ветер, курил снежком. Тяжело пронеслась, ныряя, ворона. Виднелись забитые и занесенные снегом дачи. Что-то очень суровое и скорбное было в этом утре, синеющем снеге, мертвых дачах.
Ждать пришлось недолго. С противоположной стороны поляны, шагая по цельному снегу, приближалась высокая фигура Никодимова, в николаевской шинели, которую приходилось подбирать. За ним шел военный врач и юноша в пальто со скунсовым воротником, торчавшим веером.
- Вот они где, - сказал круглолицый доктор, настоящий москвич,будто отлично был знаком с сидевшими.- Привет на сто лет! Ну и пустяковое же дело затеяли, господа!
13' 387
Христофорову стало очень холодно. Никодимов положил на скамейку два браунинга и обоймы.
- Право,- сказал врач, потирая руки, улыбаясь и слегка пристукивая озябшими ногами.-- Бросьте вы эти, простите меня, глупости. Что такое, порядочные люди будут друг в друга из револьверов шпарить!
Ретизанов вдруг взволновался.
- Нет, нет!-закричал он.-Пожалуйста, доктор. Это не шутки.
Христофоров тоже попытался вмешаться. Но ничего не вышло. Никодимов только покачал головой. Пришлось отмеривать дистанцию. Ни Христофоров, ни юноша не умели заряжать.
-- Эх, светики, ясные соколы, - сказал доктор и взял обоймы.- Еще называетесь секундантами!
Когда противники взяли оружие, Никодимов вдруг сказал: