— Представляешь, граф сказал ему: «Господин Зарицын, вы были сегодня весьма красноречивы и даже убедительны, но недостаточно корректны. Поведение ваше не сообразовалось с правилами приличия. И поэтому полагаю себя вправе покорнейше просить вашего соизволения сегодня же вечером прислать к вам своих секундантов».
— А что Зарицын? — нетерпеливо спросила я.
— Ответил только: «Сделайте одолжение».
«Да этот бретер убьет его!»
— Ведь он убьет его! — как бы подтвердив мои опасения, сказала Аврорка. Но далее ее печаль шла совсем в ином направлении. — Ему же решительно воспрещены дуэли! Его немедленно разжалуют в рядовые и зашлют еще дальше. Юлинька! Милая! Упреди эту дуэль, переговори с Николаем Артемьевичем!
Я бы не взяла во внимание угрозы Юрия Тимофеевича. Но слишком хорошо знаю мужа. Генерал будет рад избавиться от Зарицына, которому не может простить сокрытие разбойной шайки, а главное того, что не чувствует над ним, лекаришкой, своей власти.
Поручик Броницкий — тоже белая ворона в нашем гарнизоне и в нашем городе, куда будет бестревожнее заслать его подале, в тот же Зерентуй, либо на Кяхту.
«Господи! Если его убьют, я не переживу этого».
И Аврорка опять вторила мне:
— Если его вышлют, я не переживу этого.
Какие же мы дуры-бабы. Какими слепыми эгоистками делает нас любовь! Или, быть может, такова только эта сдобная булка Аврора? Однако до того ли теперь! Что лезет мне в голову?
— Аврора! А если… ты попросишь?..
— Отказаться от дуэли? Ты думаешь, я не просила?
— Да нет! Не то! Если ты попросишь графа не убивать Юрия Тимофеевича.
— Майн гот! Какая разница! Все едино его разжалуют, все едино вышлют за дуэль.
— Не думаю! — возразила я. — Тогда и весь случай схоронится в тайне.
— Да?! — оживилась Аврора. И тут же погасла. — Но ведь он меня не послушается.
«Пожалуй, и верно, не послушается, — мысленно согласилась я. — Аврора не из таких, кого слушаются, она из тех, кто слушается».
— Ты узнаешь, когда будет поединок?
— Гриша обещал вечером заехать.
— Передашь ему мою записку.
Забыв женскую гордость, покорно просила не убивать Юрия. Даже открыто призналась, что этот человек мне дороже всего на свете.
Запечатав письмо своей печатью, я попросила Аврорку дать мне знать, передала ли она его, а также сообщить время и место дуэли.
В десятом часу Авроркина горничная принесла мне две записки. Одна от Аврорки. В изящном конверте было всего четыре слова: «Десять часов. Поляна углежогов». Другая от графа. «Сударыня! — писал он по-французски. — Любая ваша просьба имеет для меня силу приказа. Примите, сударыня, уверения в моем глубочайшем и неизменном уважении».
9 декабря
Хотя как будто все улаживалось, уснуть в эту ночь не смогла.
Только один раз чуть забылась под утро, но тотчас же померещился мне красный снег, черные тени, вороний грай.
Не дождавшись, когда муж уедет на завод, я велела заседлать Струну.
Поляну углежогов знаю хорошо. Там несколько лет подряд выжигали древесный уголь. Но, опасаясь истребить пригородный бор, Николай Артемьевич прекратил лесную вырубку.
Утро выдалось пасмурное, но тихое и не холодное. Широкий Змеиногорский тракт был пустынен, только перед самым городом встретились мне подводы с долготьем.
Я выехала на хорошо укатанный проселок, который ведет на дальние смолокурни. Вблизи поляны проходит другая дорога. По ней, верно, едут сейчас дуэлянты со своими секундантами.
По обеим сторонам проселка стоял величественный заснеженный лес. Темные облака проплывали над ним, едва задевая оголенные кроны.
Читывала, что в минуты душевных потрясений человека посещают думы о величии природы, противном человеческой суете, и всем существом овладевает почтительное восхищение перед ровностью и покоем. Но у меня не было этого благостного и мудрого состояния. Напротив, закоснелая безучастность природы злила меня настолько, что я наклонилась с седла и вытянула дерево хлыстом: получай за свое бездушие…
Привязав лошадь в лесу, узкой охотничьей тропкой пробежала к поляне и затаилась за толстым стволом сосны.
Сразу поняла, что поспела ко времени. Один из секундантов, тот самый рослый, стройный подпоручик, который с таким бестолковым рвением докладывал генералу о несчастном форпосте, рылся в своем кошельке, очевидно, отыскивая металлическую монету. Рядом с ним стоял незнакомый мне мужчина в штатском пальто с посеребренным снегом меховым воротником. А чуть поодаль — Зарицын. Вся сжавшись от сострадания, я смотрела на него. Внешне Юрий Тимофеевич пребывал в обычном своем состоянии холодноватой сдержанности. Но я-то знаю его! И только, наверное, я одна могла понять, как чуждо ему здесь, среди нелепого и пошлого дуэльного фарса.
