– Лучше бы вообще не иметь соглашения, – в ужасе произнесла Боскуинха, – чем добыть его ценой убийства.
– Подождите, прежде чем судить сгоряча, – сказал епископ, – я думаю, ночная работа значила больше, чем мы можем видеть сейчас.
Очень мудро, епископ Перегрино, – тихо произнес Говорящий.
– Я все объясню, если хотите, – сказала Аунда. – Мы с Элой все поняли, как и все.
– Это было подобно обету, – сказал Олхейдо.
Боскуинха с сомнением посмотрела на Новинху.
– Вы позволили им смотреть?
Олхейдо указал на глаза.
– Когда-нибудь все свиноподобные увидят это, через мои глаза.
– Это не было смертью, – сказал Квим, – это было воскрешением.
Епископ подошел и остановился около раскромсанного тела, он потрогал маленький росток, поднявшийся из грудной клетки.
– Его имя Хьюман, – сказал Говорящий.
– Так же, как ваше, – тихо промолвил епископ. Он обернулся и оглядел членов маленькой группы, подвинувшей человечество на шаг вперед. Неужели я не пастырь, молча спрашивал он себя, неужели еще не проснулся ото сна?
– Пойдемте со мной, все. Пойдемте в собор. Скоро колокола возвестят о мессе.
Дети поднялись и были готовы идти. Новинха тоже встала и отошла от Говорящего. Затем она остановилась и обернулась, ее глаза приглашали его.
– Сейчас, – сказал он, – чуть позже.
Она последовала за епископом в калитку.
Месса только началась, когда Перегрино заметил Говорящего, входящего в собор. Он остановился на мгновение, затем отыскал глазами Новинху и ее семью. В следующее мгновение он оказался рядом и занял место возле нее.
Именно на этом месте сидел Макрам в редкие случаи, когда семья целиком посещала мессы.
Обязанности службы отвлекли его внимание. Через несколько минут, когда Перегрино вновь взглянул на них, Грего уже сидел возле Говорящего.
Перегрино вновь подумал о соглашении, как девочки объяснили ему. О значении смерти свинки со странным именем Хьюман, а так же о смерти Пайпо и Лайбо. Все связалось в единое целое и стало абсолютно ясным. Молодой юноша, Майро, лежал парализованный дома, его сестра Аунда присматривала за ним. Новинха, заблудшая и потерянная, снова нашлась. Изгородь, отбрасывающая тонкую черную тень на умы прихожан, стала совсем прозрачной, безвредной и невидимой.
Это было чудо, словно облатка превратилась в тело Господа в его руках. Как неожиданно и внезапно мы обнаруживаем, что Бог с нами, среди нас, и именно в тот момент, когда мы уже разуверились и сочли, что нет ничего кроме земли и грязи.
Эволюция не наделила его мать родовым каналом и грудью, полной молока. Таким образом маленькое создание, впоследствии получившее имя Хьюман, пробивалось к выходу при помощи рта и зубов. Он и его новоявленные собратья питались плотью своей матери. Так как Хьюман был сильнее и энергичнее, он поедал больше материнского мяса и становился еще крепче.
Хьюман жил в абсолютной темноте. Когда его мать была съедена без остатка, ничего не оставалось есть, как сладкий нектар, покрывающий поверхность его мира. Он еще не знал, что вертикальная поверхность, по которой он ползал, это огромное дупло материнского дерева, а нектар – это сок этого дерева. Не знал он и о том, что теплые комочки, больше чем он сам, это старшие свиноподобные, а создания меньше его – его младшие сородичи, которые позже его появились на свет.
Позже у него уже появились три первые чувства, три первичные потребности: есть, двигаться и видеть свет. Сейчас и потом, с определенным ритмом, который он пока не мог уловить, в темноту врывался свет. Он появлялся вместе со звуком, источник которого он так же не мог уловить.
При этом дерево слегка содрогалось, сок начинал выделяться сильнее и обильнее, вся энергия дерева направлялась на изменение формы ствола, появлению отверстия наружу, пропускающему свет. Когда появлялся свет, Хьюман начинал ползти навстречу ему. Когда же свет гас, Хьюман терял ощущение ориентации и вновь продолжал бесцельно ползать внутри ствола, слизывая нектар.
До того дня, как не осталось ни одного создания крупнее его, все его собратья оказались меньше и слабее. Однажды появился свет, а он был настолько силен и подвижен, что смог добраться до зияющего отверстия до того, как оно закрылось. Он не осознанно пополз по трещине в коре дерева и впервые в жизни ощутил жесткость и остроту неровностей коры, царапающих его нежное брюшко. Но он с трудом осознавал новое ощущение боли, так как свет ослепил его. Он шел уже не из одного места, свет лился отовсюду. Это было уже не серое свечение, а зеленое и желтое. Его восторг длился много секунд. Наконец голоду удалось загасить его. Но здесь, на поверхности материнского дерева, сок сочился только из трещин в коре, его трудно было достать, кроме того, другие маленькие некто, намного крупнее его, толкали и отпихивали его от мест, наиболее богатых пищей. Это было новым, вокруг был иной мир, иная жизнь, он боялся ее.
