Сказал, но не думал, не гадал даже, какое письмо поджидает его в гостинице. Когда брал ключ от номера, администратор-старушка протянула ему конверт. Слава обрадовался: долгожданное письмо от Нины, и наверняка в несколько страниц, плотное на ощупь. Быстро поднялся на второй этаж, не раздеваясь присел на стул, вскрыл письмо. И сразу, прочтя первые строки, зачем-то встал, продолжая читать его, сделал несколько шагов к двери, потом, не отдавая себе отчета, вернулся, рухнул на стул.
«Чур, Слава, не пугайся! Тебе сперва покажется, пишу не я, Нина Консовская, а какая-то другая, может, и бесшабашно вульгарная девица или женщина, уж и не знаю, как вернее обозначить себя. Ты ж меня, вовсе и не робкую птаху, совсем сбил с панталыку. Но я сыта по горло!
Жизнь вдвоем, душа в душу и, прости за выражение, тело в тело ты-то сам и не вытягиваешь, а заменять ее перепиской больше не хочу и даже не могу, я ж нормальная особь, а проще говоря — особа. Можешь теперь воскликнуть: «Среда ее заела!»
Но среда нынче понятие растяжимое. Может, и так, а может, прорвало меня от одиночества. Даже среди своих товарок-макетчиц превратилась я в беленькую ворону. А мне они, вороны, сроду не нравились, в отличие от тебя, — ты-то их хвалишь за ум, — а уж и средь них одиноко куковать желания и согласия моего нет.
Я, знаешь, прехорошенькая, с челочкой, с выразительным личиком, с синими глазками, как ты изволил видеть-заметить, с ножками — размер, ух ты, ах ты, номер тридцать четыре! Но я при таких вот выигрышных выходных данных благодаря твоей натуре и образу жизни на поверку оказалась ни богу свечка ни черту кочерга. И такое длится два с половиной года! Сколько, ну, сколько ж из девятисот с гаком дней мы провели вместе, ты подсчитал?
А сколько из подсчитанного я внимала твоим «быличкам», как выражаются на твоем Севере. И сколько часов перемолола, встречая бесконечных гостей из Калининграда, Выдринска, Каргополя. И моталась по коллективным просмотрам, — все такое меня не грело, ах какие ж вы «сурьезные», только вкусы с моими-то маленько не совпали. Но я молчала и мурлыкала. Ждала до поры до времени. А моей поры не наступало все. Но ты-то уверовал, будто я углубилась в самую рассимфоническую немецко-австрийскую, да и прокофьево-шостаковическую музыку.
Ты ж разглагольствовал передо мною, как сам, попав в Москву, под светлым руководством Иванки Мариновой и Глеба Урванцева втянулся в «сферы». Ну, положим, ты не так выражался, теперь это не имеет заглавного значения. Но твое мерило — как, мол, слышит музыку сфер пресвятая Иванка! А я на дух не переношу ее, дизайнершу эту, потому что она крайняя противоположность тому, чего мне хочется. Да к чему сейчас в старое вдряпываться, она много дней обесцветила мне только тем, что ты вписал ее в свои святцы.
Да, теперь тебе никто не поможет, тем более она, чужая жена, влюбленная по уши в своего Урванцева. Никто не утрет твои невидимые миру слезы. Ты ж весь северный, никому и не выкажешь, как изнывать будешь. А придется. Право слово, меня попомнишь!
Еще как станешь, ох как будешь тосковать. Ты ж из тех, кого и называют постоянными.
Но ты, пожалуй, не беззащитен, как я! Я ж из трусости за тебя держалась. Но ничего, умею я быстро разделываться с сантиментами и, если надобно, с привязанностями. Времечко-то нынче быстрое, зазеваться нельзя — останешься в полном пролове. А как седой волосок проглянет в натуральной прическе, считай — жизнь под гору.
Я-то лучшие два года потратила в ожидании того, чтоб ты наконец опамятовался, — ведь ты не матрос, не моряк какой, мог же как следует обжиться на месте, да еще столичном. Ценить бы тебе да радоваться, оклемался, мол, после своей хваленой архангельщины, как говорится-поется, в сердце, самом сердце нашей Родины, в столице — в Москве! Да неймется, видимо, охота смахивать на бродяжку.
И теперь опять задерживаешься из-за мистера Долга и мисс Дружбы. А я что ж, выходит, прохожу по второму сорту, не так ли?! Почему должна я, извини, расплачиваться, если кому-то не везет? У тебя же все в порядке, или ошибаюсь? И есть главная обязанность — предо мной — не уродовать мне жизнь, заставляя и после рейса куковать неделями. Ну пусть этот рейс даже куцым оказался из-за непорядков в экспедиции, тем лучше, кажется! Мог быстрее вернуться ко мне.
