„Дети почти все, за редкими исключеніями, больны золотухой, чесоткой, гнойным воспаленіем глаз, коклюшем, англійской болезнью, кишечными катаррами, поносами... Не успеешь пріехать в деревню, как бабы со всех сторон тащут больных детей, умоляя помочь, полечить. „Молоко даете детям?" спрашиваешь их и каждый раз получаешь всегда один и тот же ответ: „Коровушки нету родимый".—„Что же даете детям?"—„Кашку, хлебец". И действительно, вы постоянно видите детей, крошек 8—10-ти месяцев от роду, которыя сосут соску из чернаго кислаго хлеба. Теперь хоть кашка появилась у крестьян, так как просо родилось, а ранее, в теченіе весны и лета, и каши не было. После этого, конечно, неудивительно, что смертность среди детей, особенно в более раннем возрасте, дает огромный процент.
„Всех больных, которые приходят ко мне, я всегда спрашиваю, не болели ли они цынгой в теченіе зимы или весны, и почти всегда получаю утвердительный ответ... Этот факт как нельзя определеннее указывает на главную причину той необыкновенной болезненности, которая наблюдается теперь среди сельскаго населенія некоторых уездов Самарской губерніи. Причина эта лежит в той страшной голодовке, которую только-что пережили эти уезды".
Земскій врач А. Н. Кряжимскій, жившій в то время в с. Степной-Шантале, Самарскаго уезда, сообщал, что в его участке и теперь еще (в октябре 1899 г.) встречаются больные крестьяне, перенесшіе ту или иную тяжелую форму цынги и до сих пор не вполне оправившіеся. Особенно трудно поддаются леченію те больные, у которых цынга выразилась в некрозе, т.-е. омертвеніи десен и челюстей, а также в контрактуре, или сведеніи ног. Большинство этого рода больных на всю жизнь останется калеками.
Болезни, нужда, обнищаніе—все это идет рядом с темнотой, с невежеством современной деревни. Послушайте, что разсказывают на эту тему лица, работавшія на голодовке в поволжских губерніях.
Женщина-врач г-жа Пушкина, работавшая вместе с княжной Васильчиковой в Бугурусланском уезде, между прочим писала оттуда одной своей знакомой: „Мне приходится видеть здесь огромныя селенія края совсем дикаго: все неграмотны; „первый богач" говорит, что не учил своего сына, чтобы тот не выходил из повиновенія"... А между тем Бугурусланскій уезд по числу училищ считается здесь еще одним из наиболее просвещенных.
А вот что передавала нам одна интеллигентная девушка, г-жа Лепоринская >1), фельдшерица, работавшая от самарскаго частнаго кружка в Бугульминском уезде:
„Я жила в Мордовской-Кармалке; это—большая деревня, в которой около 1.200 человек жителей. По бумагам почти все они считаются христіанами, но на самом деле добрая половина из них до сих пор остается настоящими язычниками. Во время засухи мне приходилось слышать такія заявленія: Оттого у нас и дождя нет, что мы старую веру (т.-е. язычество) оставили... старых богов (т,-е. идолов) плохо почитаем..."
„Так как засуха продолжалась, то поэтому с целью умилостивить „богов" решено было устроить жертвоприношеніе, которое и состоялось по обыкновенію в лесу, при чем были зарезаны гусь и баран. Затем варили пиво. Главную, руководящую роль при этом играл особый „жрец“. Ранее мне случайно пришлось быть в этих самых местах. Это было давно, лет 15 назад. И вот теперь, снова попавши сюда, я с грустью должна была убедиться, что все эти 15 лет прошли совершенно безследно для жителей этих деревень, как ранее прошли многіе десятки, а может быть и сотни, лет: ни в чем никаких признаков прогресса, ни одного шага вперед. Точно все эти деревни за-
>1) Г-жа Лепоринская пріехала в Самару на голод с письмом от графа Л. Н. Толстого, который рекомендовал ее с саной хорошей стороны.
стыли, замерли, закоченели... Правда, в Мордовской-Кармалке есть, или, точнее говоря, числится церковно-приходская школа, но, к сожаленію, она решительно ничего не дает населенію.
„— Почему же так?—спросил я.
„Главным образом это зависит от личности учителя. Представьте себе: в деревню с чисто мордовским населеніем назначили учителя-чувашина и притом плохо грамотнаго. Понятно, что при этих условіях школа ровно ничего не дает населенію, не вносит ни одной искры сознанія. Когда я пріехала в Кармалку, меня сочли за ворожею из Москвы... Больные повалили ко мне со всех сторон. Ежедневно до 11-ти часов вечера у меня были больные. Среди них огромный процент страдающих глазными болезнями. Зачастую от меня, как от ворожеи, требовали невозможнаго. Прямо ждали каких-то чудес. Например, просили и умоляли дать им снадобья для слепорожденных и т. д. Только один „жрец“ наотрез отказался от всякой помощи,, от всякаго пособія. Ни от земства, ни от Краснаго Креста, ни от частнаго кружка он не захотел взять ни одной копейки, ни одного зерна, хотя, видимо, терпел страшную нужду".
