По словам сестер милосердія, больные цынгой из русских весьма неохотно поступают в больницы и при первой возможности уходят из нея.
— Как только начались полевыя работы,—разсказывали сестры,—крестьяне начали бросать больницы и, не вылечившись от цынги, спешили в поле, чтобы пахать и сеять. Удержать их в больнице не было никаких сил, никакой возможности. Многіе уходили еще совсем слабые, не оправившись. Мы знаем, что дома они должны будут пи таться очень плохо, так как у многих и хлеба нет, не только что какого-нибудь приварка. Поэтому мы старались убедить их остаться хоть не надолго в больнице, чтобы оправиться, набраться сил, окрепнуть .
— Ну, и что же?
— Где тут! Разве их уговоришь? „Смотрите, говорю я,—разсказывала старшая сестра,— как бы вам снова не захворать дома-то от вашей пищи“. А они отвечают: „Коли не посеемся, — все равно умрем с голоду"...
— Главное наше горе,— продолжали сестры, —у нас почти совсем нет никаких лекарств, никаких медикаментов. Ранее у нас кое-что было, но теперь все вышло.
— Что же у вас было? — спросил доктор Гран,
— Была борная кислота, был таннин с глицерином,—мы им смазывали десны у цынготных,и это очень им помогало. Но теперь и таннин, и глицерин, и борная кислота давно вышли, а между тем больных прибывает все больше и больше, и все они просят лекарства, а лекарств нет. Была летучая мазь, но теперь и от нея почти ничего не осталось.
С этими словами „сестра" достала с полни большую бутыль, на дне которой чуть-чуть виднелся тонкій слой мази желтоватаго цвета.
— Ваша летучая мазь, очевидно, давно уже улетучилась,—невольно сострил я.
— Да, а между тем каждый день с ранняго утра к нам являются больные цынгой, стучат в окна, входят в избу, просят и умоляют дать им лекарств. Они не хотят верить, что у нас нет никаких лекарств...
— Что же вы не требуете лекарств из Краснаго Креста?—спросил я.
Сестры молча переглянулись. Оказалось, что оне не раз писали и лично просили о высылке им медикаментов, но до сих пор их просьбы не имели никакого результата. Тот, кто имел случай близко стоять к деятельности нашего Краснаго Креста, наверное согласится с нами, что там всегда царили хаос и канцелярщина.
Разговор перешел на другія нужды крестьянскаго населенія: на недостаток топлива, платья и белья. На мой вопрос по этому поводу священник только махнул рукой.
— Бедствуют сильно,—сказал он.—Мужики то и дело приходят без рубахи, в одних лохмотьях, В особенности чуваши. О ребятишках и говорить нечего: положительно нагишом ходят...
Теперь слава Богу тепло, солнышко греет; а что зимой было,—не приведи Бог! Жалости достойно... Да, пострадал народ эту зиму, нечего сказать. Бывало зайдешь в избу: ребятишки дрожмя дрожат, зуб на зуб не попадает... На печку бедные забьются, а печка-то стоит нетопленая, холодная... Известно—ни дров, ни соломы не было, откуда же тепла взять?
Сестры милосердія подтверждали полную справедливость сведеній, сообщаемых священником, и в свою очередь пополняли эти сведенія разсказами о необычайных нужде и нищете, которыя царили среди татарскаго населенія и которыя им приходилось лично наблюдать за время своего пребыванія в Бритовке. Не доверять всем этим разсказам и отзывам не было, конечно, никакого основанія, хотя они и не согласовались с моим первым, личным впечатленіем, произведенным на меня Бритовкой. Но ведь давно известно, как опасно доверяться первому мимолетному впечатленію, раз дело касается сложных жизненных явленій,
— Что же, батюшка, здесь всегда были такая бедность и нужда?—спросил я.
— Помилуйте, зачем всегда,—возразил священник.—Три года назад это село было, можно сказать, вполне обезпечено. Здешніе мужики сыто жили. Но начались неурожаи: три года под ряд были неурожаи. Ну, понятное дело, народ ослаб, обезсилел.
Этим былым достатком, былой зажиточностью и объясняется главным образом та исправность крестьянской постройки и одежды, которая так смутила меня при въезде в Бритовку. К тому
же, как оказалось, нам пришлось проехать по главной и самой богатой улице села, в которой живет все то, что есть наиболее зажиточнаго, наиболее состоятельнаго в этом селе.
