Впереди нас ехала А, И. А—ва, которая была назначена в село Сахчу и потому должна была разстаться с нами в Бритовке. Завернувшись в черный плед, надвинув на голову синій берет, она безпомощно тряслась на перекладной, стараясь прислониться к возвышавшемуся рядом с ней огромному мешку с пожертвованным бельем и платьем для голодающих. При виде ея экипажа мужики снимали шапки и кланялись. Бабы степенно наклоняли свои головы и затем долго смотрели вслед экипажа, обмениваясь замечаніями.
Очевидно крестьяне узнавали в нашей спутнице одну из тех „барышень", к которым за это время успел уже привыкнуть здешній народ, которыя с такой готовностью отозвались на народное бедствіе и, явившись сюда в качестве сестер милосердія, врачей, фельдшериц и заведующих столовыми, положили столько труда, внесли столько сердечнаго участія и заботливости к облегченію тяжелой участи деревенскаго люда, пострадавшаго от неурожая.
Лошади остановились у крестьянской избы в три окна с маленьким пошатнувшимся крылечком с двумя-тремя ступеньками. На пороге избы, очевидно вызванныя нашими колокольчиками, показались две сестры милосердія в форменных коричневаго цвета платьях, в белых пелеринках, но без обычных знаков Краснаго Креста. Последнее объяснялось тем, что местное управленіе Общества
Краснаго Креста „во избежаніе превратных толкованій“ рекомендовало в местностях, населенных татарами, избегать как знаков, так и самаго названія Краснаго Креста.
Одна из „сестер“ была особа средних лет, Крепкаго сложенія, бодрая и энергичная, другая—молодая девушка, с тонким станом и бледным, нервным лицом, которое оживлялось большими добрыми глазами. Обе оне были из Петербурга, из Евгеніевской общины.
Мы отрекомендовались, при чем сослались на уполномоченнаго Краснаго Креста С. В, Александровскаго, советовавшаго нам посетить их. „Сестры" радушно попросили нас к себе. Женщина, одетая в черное платье с белым платком на голове, выбежала из избы и начала переносить туда наши вещи. Это была монахиня одного из самарских монастырей, назначенная в помощь „сестрам“.
— Милости просим, — говорили сестры, входя вместе с нами в избу.—А мы поджидаем батюшку: он хотел к нам с крестом пріехать... >5) Кстати у нас и самовар готов.
Действительно вскоре пріехал священник, молодой, красивый блондин, отслужил молебен и поздравил всех с праздником. Через несколько минут мы уже сидели за самоваром, ведя оживленную беседу.
— И вы в такой праздник пустились в дорогу,— проговорила молодая „сестра“, глядя на нас с таким выраженіем, точно мы в самом деле совершили какой-нибудь подвиг.
— Скажите, пожалуйста, как у вас цынга?—спросил мой спутник.
— Здесь страшная цынга,—отвечала старшая сестра,—особенно у татар. Положительно можно сказать, что у них нет ни одного дома, в котором не было бы больного цынгой.
— И у чуваш то же самое,—заметил священник,—в каждом доме—больные цынгой... Болезненность огромная... Я так думаю, что если собрать домохозяев из всего моего прихода и опросить иг, то непременно в каждой семье найдется больной, а в другой—и двое.
— Но сейчас цынга стихает, уменьшается? — спросил я.
— Напротив,—отвечали сестры,—не только не уменьшается, а наоборот, усиливается все более и более. Особенно же перед Пасхой, в последнія недели поста много заболевало цынгой.
— А насколько охотно обращается населеніе за медицинской помощью?—спросил доктор.
— Татары вообще очень любят лечиться,—разсказывали сестры,—и притом они страшные притворщики. Бывали такіе случаи, что к доктору татарин чуть-чуть идет, а то даже ползет на четвереньках, а вечером, смотришь, тот же татарин бегом бежит, как ни в чем не бывало. Русскіе же никогда не позволяют себе ничего подобнаго, они даже стесняются обращаться за помощью, особенно при легких формах цынги. Обыкновенно они обращаются к доктору или в больницу лишь тогда, когда слягут в постель, лишатся ног...
— Это совершенно справедливо, — подтвердил священник:—русскіе не любят лечиться, а неко
торые даже считают это грехом, особенно старики и старухи. Случается, мне на духу каются старухи: „Я, батюшка, грешница: лекарство из аптеки пила“...
