Жертвы голода.
Цинготное отделеніе больницы помещалось в небольшом флигеле, стоящем в конце города, атлете, на самом берегу Волги.
Нас встретила фельдшерица, пожилая особа, скромно одетая, и провела в женское отделеніе. Мы вошли в светлую, чистую комнату, загроможденную нарами, идущими вдоль стен. На нарах лежали женщины разнаго возраста, одетыя в больничные халаты. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах—неизбежный, неискоренимый спутник цынготных больных.
При нашем входе многія из больных обнаруживают желаніе подняться и стараются принять сидячее положеніе, некоторыя же продолжали лежать неподвижно, не шевелясь ни одним членом.
Подходим к первой от входа больной—женщине средних лет, с одутловатым лицом землистаго цвета и тщательно забинтованными ногами. Она с трудом приподнимается на соломенном тюфяке, стараясь принять сидячее положеніе.
— Ты откуда?—спрашивает доктор Гран.
— Из Сенчелеева,—отвечает больная.
— У вас в Сенчелееве устроены столовыя,—
замечает доктор. — Что же, ты ходила в столовую?
— Нет,—односложно отвечает больная.
— Почему же не ходила?
— Ноги не годятся,
— Ноги не ходят, — пояснила лежавшая рядом с больной другая женщина.
Доктор желает осмотреть ноги и просит развязать бинты. Обнажаются распухшія ноги, покрытыя в разных местах темными кровоподтеками, в роде тех синяков, которые остаются после сильных ушибов.
Доктор осторожно ощупывает затвердевшія как дерево опухоли, в то время как больная с страдальческим видом тревожно следит за его движеніями.
— Больно?
— Ломит... страсть...
— И на теле есть кровоподтеки?—спрашивает доктор.
— У этой по всему телу кровоподтеки,— замечает фельдшерица.
— Открой-ка рот,—обращаясь к больной, говорит доктор.
Больная поспешно открывает рот, и в ту же минуту отвратительное зловоніе широкой струей пахнуло на нас.
Красныя воспаленныя десны страшно распухли и нависли над зубами настолько, что их почти совсем не видно. Благодаря этому рот больной представлял из себя как бы одну сплошную, зіяющую рану.
Доктор находит необходимым подробнее изследовать рот, а я, признаюсь, не чувствуя в себе мужества присутствовать при подобном изследованіи, спешу отойти в другой угол комнаты, Я стараюсь не смотреть на больных, которыя при моем приближеніи, принимая меня за доктора, очевидно по усвоенной привычке, широко открывают рот и показывают мне распухшія и зіяющія кровью десны.
Не в первый раз мне приходилось видеть цинготных больных. В теченіе марта и апреля месяцев 1899 года мне случалось часто посещать самарскую губернскую земскую больницу, в которой в то время постоянно лежали цынготные больные. Пріезжавшіе к нам в Самару „на голод" сотрудники и сотрудницы, обыкновенно не имевшіе никакого представленія о цынге и ея проявленіях, почти всегда просили показать им больных цингой, чтобы хотя сколько-нибудь ознакомиться с характером этой болезни и способами ея леченія. Позднее я имел случай наблюдать больных цынгою в самарской тюремной больнице.
Тяжелое, тягостное чувство выносилось каждый раз из этих посещеній. Удручающим образом действовал на нервную систему самый вид цынготных больных с их кровоподтеками, опухолями, изъязвленіями. Но это тягостное впечатленіе еще более усиливалось сознаніем, неотступно преследовавшим вас, что главная причина всех этих ужасов, всех этих страданій заключалась лишь в том, что у людей недоставало хлеба, простого, чернаго хлеба, без лебеды и жолудей.
Посещая цынготных больных, я всегда старался, по возможности, выяснить вопрос о ближайших, непосредственных причинах, вызвавших появленіе и развитіе цынги в каждом отдельном случае.
Должен сказать, что причины эти почти всегда и почти везде были одне и те же: крайняя нужда, нищета, недостаток хлеба и овощей, недостаток продовольственной помощи, долгое недоеданіе, голодовка. И здесь, в ставропольской больнице, мне хотелось проверить это наблюденіе.
— Ведь вам же выдавали ссуду от земства?— спрашивали мы.— Стало-быть, хлеб у вас был?
— Выдавали,—апатично говорит больная. И затем, после некотораго молчанія, как бы про себя, замечает:—„не хватало".
