Наконец солнце сжалилось над нами и скрылось за горизонтом. В темноте ярко пылали танки в бронетранспортеры. Языки пламени лизали низкое небо.
Коханюк надрывался у рации.
— Где Ткачев? — спросил я.
— Третий раз передаю ему одно и то же — вернуться на высоту.
— Что же он?
— Твердит одно: «Вас понял. Веду бой. Меня атакуют с трех сторон. Не могу прорваться к вам».
Прошел еще час. Радио Ткачева совсем перестало отвечать, стрельба прекратилась. Ко мне подошел Москалев.
— Товарищ комбат, разрешите мне пойти с ротой на выручку Ткачеву. Я знаю эти места.
Я разрешил, и Москалев нырнул в темноту.
Через несколько часов он снова появился на пороге землянки. Бледный свет коптилки падал на его измученное лицо.
Мы сразу поняли: случилось несчастье.
— Комиссар… наш комиссар… — чуть слышно прошептал Петр.
Говорят, на фронте привыкают к смерти. В этом есть горькая доля правды. Но известие о гибели комиссара так больно резануло нас по сердцу, такое огромное горе свалилось на наши плечи, что казалось — этого не выдержать.
Зазвонил телефон. Связисты сумели-таки наладить телефонную связь и соединили меня с генералом.
Голос комдива показался далеким-далеким:
— Как дела?
— Плохи, товарищ генерал.
— Почему?
— Ни одного танка в строю не осталось. Орудий нет. Большие потери в людях. Убит комиссар…
Генерал тяжело дышал в трубку.
— Я и не знал, комбат, что вы пессимист. Не падайте духом. Сегодня ваши подчиненные сделали большое дело. Передайте ребятам, что и впредь мы будем драться за нашу землю так, как нынче дрались они… Слушайте внимательно, комбат. Командарм приказал представить вас лично и всех подчиненных к награде. Завтра наградной материал должен лежать у меня на столе. К утру вас сменит Максимов. Я даю ему артполк и дивизион истребителей танков. Вашему батальону надлежит собраться в батуринском лесу. Вас ждут новые дела…
Вытянувшись в колонну, мы выходили с поля боя. На носилках поочередно несли обгоревшее, изуродованное тело Андрея Ткачева.
Утром батальон выстроился у единственного уцелевшего танка. На его башне стоял гроб, обтянутый красной и черной тканью. Танкисты сколотили его из снарядных ящиков. Оружейники из латунных стреляных гильз выбили слова:
«АНДРЕЙ ТКАЧЕВ — КОМИССАР И ДРУГ. 1909–1941 гг.»
Траурный митинг был коротким.
Выступали комсомольцы от всех трех поредевших рот.
На танк, который служил и трибуной, поднялся Петр Москалев с перевязанной рукой. Ветерок слегка шевелил светлую шевелюру лейтенанта. Он помолчал минуту-другую, прежде чем заговорил:
— Вчера мы на нашей, на моей родной земле смоленской подбили несколько фашистских танков. Я верю: настанет такое время, когда фашистские танки будут пылать в самой Германии, в самом Берлине. Жертвы нас не остановят, трудности не испугают. Мы будем в Берлине, ты слышишь, Андрей? Клянемся перед твоим прахом, что отомстим за тебя, за горе наших матерей и сестер. Оглядев бойцов горящими глазами, Москалев обратился к строю: — Ребята, комсомольцы, дадим клятву?!
— Клянемся!.. — загремело в ответ.
— И еще скажу… — продолжал Москалев. — Когда кончится война, я приеду в Батурино, приглашу с собой молодежь, поведу в этот лес, к этому столетнему дубу и скажу: будьте такими, каким был этот славный рязанский парень. Он просто жил и героически погиб за нашу Родину.
Гроб бережно опустили в могилу. Прогремел троекратный ружейный салют…
* * *
К нам в батальон прибыл Глебов, привез целую кучу новостей, и не только приятных. Тяжело ранен командир дивизии Коваленко. Контужен комиссар дивизии Кабичкин. Убит начальник артиллерии дивизии Николай Иванович Козлов.
— Ну и задал ты нам хлопот с этой высотой! Два дня не прекращаются там бои. Но Максимов молодец, крепко огрызается. Вот бы вы там пригодились.
— Так в чем дело? Используй нас в пешем строю. Как-никак, а на котловом довольствии у нас сто тридцать один человек. Увидишь, Виктор Сергеевич, не подкачаем. Мы уже привыкли воевать в качестве пехотинцев.
— Теперь поздно. Распоряжаться вами не имею права. Глебов отозвал меня в сторону и показал телеграмму.
«Батальон выходит из вашего подчинения. Отправить на Урал, в учебный центр», — прочитал я.
