Претерпев невеселый ужин и неспокойную ночь, наш друг поспешил как можно раньше поутру расстаться с людьми, которые, сами того не ведая, затерзали его своими рассказами и сетованиями.
Медленно, в задумчивости ехал он по дороге, как вдруг увидел, что полем приближается кучка людей, в которых по просторным длинным кафтанам, по широким лацканам, нескладным шляпам и неуклюжему вооружению, по походке вразвалку и отсутствию всякой выправки узнал отряд ланд — милиции. Остановившись под старым дубом, милицейские поставили ружья наземь и удобно расположились на траве выкурить трубочку.
Вильгельм задержался возле них и вступил в разговор с молодым человеком, подъехавшим верхом. На свою беду, ему пришлось наново выслушать памятный рассказ о двух беглецах, уснащенный замечаниями, не слишком лестными ни для молодой четы, ни для родителей. Тут же он узнал, что отряд прибыл, дабы законным порядком принять молодых людей, которых догнали и задержали в ближайшем городке. Немного погодя издалека показалась тележка, скорее для смеху, чем для устрашения окруженная гражданскими стражниками. Нескладный на вид секретарь магистрата ехал впереди; у пограничной черты он и актуарий другой стороны (коим оказался собеседник Вильгельма) обменялись поклонами, торжественно и нелепо жестикулируя, не иначе, чем дух и заклинатель во время опасного ночного действа, — один внутри, другой вне круга.
Тем временем внимание зрителей было обращено на крестьянскую тележку; все не без жалости созерцали бедных грешников, которые сидели рядышком на охапках соломы, нежно глядели друг на друга и, казалось, не замечали окружающих. Их без умысла пришлось доставить от последнего селения таким неподобающим способом — дело в том, что сломался старый рыдваи, в котором везли красотку, и она, воспользовавшись случаем, попросила соединить ее с возлюбленным, коего до того вели рядом в кандалах, не сомневаясь, что он изобличен в тяжком преступлении. Кандалы, конечно, усилили интерес к чете влюбленных, особенно же потому, что молодой человек умудрялся, ловко передвигая их, беспрестанно целовать руки своей любимой.
— Мы очень несчастливы, но не так виновны, как можно думать, — обратилась она к окружающим, — жестокосердые люди так карают верную любовь, а родители, которым дела нет до счастья детей, беспощадно отторгают их от блаженства, обретенного после вереницы долгих унылых дней.
Пока окружающие на разные лады выражали им сочувствие, судейские покончили со своим церемониалом. Тележка покатила дальше, а Вильгельм, близко к сердцу принимавший участь любящих, поспешил вперед пешеходной тропой, чтобы до прибытия всего поезда познакомиться с амтманом. Но не успел он добраться до магистрата, где все суетились и готовились принять беглецов, как его нагнал актуарий и пространным рассказом о происшедшем, а главное, многословным дифирамбом своей лошади, которую он вчера лишь выменял у еврея, не дал возможности заговорить о чем-либо ином.
Незадачливую чету уже высадили у сада, сообщавшегося через калитку с магистратом, и без лишнего шума ввели туда. Вильгельм искренне похвалил актуария за такую деликатность, хотя тот хотел лишь наставить нос собравшейся перед зданием публике, лишив ее приятного зрелища униженной согражданки.
Будучи небольшим охотником до подобного рода чрезвычайных происшествий, которые не обходились у него без промахов и за все старания вознаграждались взбучками со стороны княжеского правительства, амтман тяжелым шагом направился в присутствие, куда за ним последовали актуарий, Вильгельм и несколько почтенных бюргеров.
Сначала привели героиню, которая вошла непринужденно, скромно и с достоинством. И одежда ее, и вся повадка показывали, что эта девушка уважает себя. Не дожидаясь вопросов, она вполне вразумительно начала объяснять свое положение.
Актуарий велел ей замолчать и занес перо над сложенным пополам листом бумаги. Амтман собрался с духом, взглянул на него, откашлялся и спросил бедняжку, как ее звать и сколько ей лет.
— Простите, сударь, — возразила она, — мне странно слушать, что вы спрашиваете мое имя и возраст, когда вам доподлинно известно, как меня звать и что лет мне столько же, сколько вашему старшему сыну. А все, что вам угод* но и надобно обо мне узнать, я расскажу вам без околичностей.
