– Да. Ступай вниз.
Она снова негромко, почти неслышно засмеялась.
– Нет, что ты. Я с тобой.
Я кивнул, соглашаясь.
– Ну, – прошептал я, решаясь, – не подведи, старый. – Я ласково погладил приборную доску.
И резко дернул рукоять хода на себя – на «полный», и сразу – на «самый полный».
Машина взвыла, потом взревела; перестук поршней в ее глубинах слился в единый гул. «Кэп голову бы оторвал за такой старт», – успел подумать я, и пароход, чуть качнувшись, пошел вперед, быстро набирая ход.
Что-то закричал часовой на пристани. Я оглянулся. Оба швартова разматывались вслед за нами, уходя под воду. Я повел пароход прочь от причала и начал постепенно закладывать плавный поворот – так, чтобы в конце концов оказаться носом к закату.
Звякнула носовая лебедка и закрутилась уже по инерции, вхолостую: кончился носовой швартов; за ним последовал кормовой. Часовой на причале перестал орать – видимо, связывался с начальством. Потом сквозь грохот машины мы услышали автоматную очередь, очевидно отправленную в воздух. Следующая с глухим звоном пробила нашу обшивку где-то внизу, в районе ватерлинии. Но это было уже неважно. Я достаточно отошел от причала и сейчас заканчивал поворот.
– БГК-186, немедленно остановитесь! – проревел над озером голос с репродукторов базы.
– Щас! – сказал я.
Солнце било уже прямо в носовые стекла рубки. Я чуть довернул штурвал. Теперь наш пароход на самом полном мчался к береговым утесам.
– БГК-186, немедленно застопорить машину!
Я стиснул штурвал, глядя прямо в лицо надвигающимся скалам, из-за которых лился, заполняя все поле зрения, багряно-золотой закатный свет.
Кажется, этот золотой свет нес запах моря и цветущих яблонь.
