Когда заработал основной двигатель, покачнулся и содрогнулся весь корабль, а Наоми ощутила укол и холодок в жилах – «сок» спасал от повреждений при перегрузках. Алекс, улыбаясь, как малыш в свой день рождения, возвращал старый корабль в великую пустоту. Наоми следила за наружной температурой: атмосфера становилась все холоднее и одновременно разреженней, пока вовсе не перестала проводить тепло. Дрожь прекратилась, и слышалось только тиканье вентиляции да изредка – гармонический гул двигателя, проходящего частоты резонанса. Планета на ее тактическом дисплее ушла назад, они превысили вторую космическую. Они ушли даже с орбиты Фригольда. Они были сами по себе. Свободны.
Наоми издала вольный ликующий клич. И Алекс ответил ей тем же. Откинувшись в амортизаторе, она позволила себе почувствовать дом. Хоть на минуту.
«Роси» был стариком. Шедевром кораблестроения его теперь не назовешь. Но он, как инструменты старого мастера, которые тот толково использовал, тщательно точил и смазывал, стал большим, чем обшивка и проводка, сети, трюмы и антенны. Старик Рокку говаривал, что за пятьдесят лет полетов корабль обретает душу. В молодости это представлялось ей милым суеверием. Теперь казалось очевидным.
– Господи, как я соскучился, – сказал Алекс.
– Мне ли не знать?
Через час Алекс перевел их в свободный полет, и Наоми отстегнулась. Пустынная система Фригольда обходилась без диспетчеров движения. Никаких полетных планов и патрулей, отлавливающих дюзовые выбросы без опознавательного сигнала. Наоми запустила диагностику, хотя по звуку двигателя и вкусу воздуха заранее знала, что все чисто. Она переходила от поста к посту, проверяя дисплеи и управление, как будто у нее была команда, чтобы работать на этих постах.
Перемены в Алексе она не замечала, пока тот не заговорил.
– Я пытался ее спасти. Правда пытался. До самого конца: она уже швыряла пули в этого огромного ублюдка, а я хотел вести корабль к ней. Разогнать «Предштормовой» и подобрать ее на борт. Но времени не осталось. – Он вздохнул перехваченным горлом. – А если бы я это сделал, вышло бы совсем дерьмово.
Наоми продела руку в скобу для ступней, закрепилась. Повернулась к нему, и на этот раз Алекс встретил ее взгляд.
– Черт знает, что за женщина была, – сказала Наоми. – Нам с ней повезло.
– Я на обратном пути знаешь о чем все думал? «Как мне сказать Киту, что тети Бобби больше нет».
– И как ты сказал?
– Пока никак. Пока болтались в системе Сол, сил не было. А теперь… Все равно не знаю, сумею ли. Мне ее не хватает. Мне их всех не хватает, но я видел ее смерть и… черт.
– Знаю, – сказала Наоми. – Я много о ней думала. Я ведь одобрила ее план.
– Ох, Наоми. Не то. Ты не виновата.
– И это знаю. Не всегда чувствую, но знаю. И, странное дело, представляешь, как я себя успокаиваю? Вспоминаю, как еще она могла умереть. От онкоцид-резистентного рака. При отказе магнитной ловушки. Просто дряхлеть, пока не перестанут действовать средства против старения.
– Жуть, – заметил Алекс. И, помолчав, добавил: – Но, да, я понимаю, о чем ты.
– Она была Бобби. Она знала, что никто не живет вечно. И, предложи ей выбрать свою смерть, ручаюсь, эта оказалась бы в первой пятерке.
Помолчав несколько секунд, Алекс шмыгнул носом.
– Я по ней тоскую каждую минуту каждого дня, но, черт побери, это было охрененно правильно.
– Вступить в рукопашную с кораблем, которого не одолели Земля, Марс и Союз перевозчиков, – и победить?
– Да. Если уж умирать, такой способ, пожалуй, лучше многих других. А все же… жаль, что мы не вечны.
– Да, смертность – это обидно, – согласилась Наоми.
– А ты бы как хотела?
– Не знаю. Я не об этом думаю, – ответила она, удивляясь, что точно знает, что для нее важно в образе своей смерти. – Как уходить, мне все равно. Просто до того я хотела бы кое-что успеть.
– Например?
– Хочу снова увидеть Джима. И Амоса. Хочу, чтобы кончилась война и установился настоящий мир. Такой, в котором люди друг на друга злятся, даже ненавидят, но никто из-за этого не умирает. И хватит с меня.
– Да, – сказал Алекс, – этого хватит. Я часто думаю об Амосе. Ты как полагаешь?..
