– Если только… – начала Элви, но Трехо не позволил себя перебить. Его прорвало, и остановить эту лавину слов было уже невозможно.
– Все – все и каждый на каждом корабле, станции, планете будут ждать, что сделает верховный консул. А он сейчас в двух коридорах отсюда водит руками, как паршивый студентишка, впервые попробовавший галлюциногенов. Власть держится на уверенности. Не на свободе. Не на праведности. Не на силе. Власть держится на том, что люди верят, что она власть. И не задают вопросов. А сейчас Лакония заглядывает в глотку, где накопилась уйма вопросов, на которые мы не сумеем ответить.
К концу речи он повысил голос. Сорвался на скрипучий визг. Элви вдруг живо вспомнилось детство в Каруле. Хозяин бакалейной лавки, где каждую неделю закупались они с отцом, узнал, что повысили арендную плату и ему придется либо переезжать, либо закрываться. Он говорил таким же голосом, так же захлебывался в потоке событий. Так же ярился перед лицом неумолимой действительности. Элви на удивление утешила мысль, что между скромным бакалейщиком и самым могущественным в галактике человеком так много общего. Не подумав, она потянулась к нему и взяла за руку. Трехо отпрянул, словно от ожога.
Чтобы овладеть собой, ему понадобилось два долгих прерывистых вдоха. Когда он снова заговорил, Элви узнала прежнего Трехо.
– Ваша беда, доктор Окойе, в том, что вы считаете самой насущной проблемой ближайшую к вам. Но вы ошибаетесь. Каким бы ни был Паоло Кортасар – а я не питаю иллюзий относительно этого человека, – он незаменим.
Молчание между ними затянулось до неловкости. Элви почудилось, что она заглянула за край пропасти, о которой еще минуту назад не знала.
– Вы имеете в виду, что вы не против?
– Я постараюсь уберечь девочку, – сказал Трехо. – Постараюсь не оставлять его с ней наедине.
– Но если он принесет вам ее голову, вы пожмете плечами и замнете дело.
Трехо развел руками.
– Если он скажет, что, пожертвовав ею, сумеет разгрести эту кучу, я сам найду ему нож. Таков мой долг. Я офицер Лаконской империи, – сказал он. И добавил, помолчав: – Как и вы.
В кабинете стало мало воздуха. Элви с трудом дышала. Трехо то ли не заметил ее отчаяния, то ли сделал вид.
– Ваша цель, доктор Окойе, – стать второй парой глаз, чтобы не упустить ничего в экспериментах доктора Кортасара. Вы с ним сотрудники. И сотрудничаете так плотно, что между вами просвета не видно. Вам это может быть сложно или отвратительно – мне до того нет дела. Мы на историческом переломе, и будьте добры соответствовать.
– Она ребенок, – сказала Элви.
– Я согласен: лучше, чтобы она осталась в живых. Я сделаю, что в моих силах, – ответил Трехо. – Но пусть между нами не будет недопонимания относительно приоритетов. Чем скорее вы найдете способ вымешать сливки из кофе, тем быстрее она окажется в безопасности. Все, что препятствует попыткам излечить Дуарте, – ваш враг. Все, что способствует, – друг. Вам ясно?
«Я отказываюсь» встало у нее в глотке. Она чувствовала слова как твердое тело. Она ощущала их форму. И знала, что Трехо ее не отпустит. Оттуда, где она сейчас стояла, возврата не было.
– Яснее чистой воды, – сказала она. – Яснее воздуха.
– Спасибо, что уделили мне время, доктор Окойе. Моя дверь для вас всегда открыта.
Ей такое прощание показалось ироничным.
Элви вышла в коридор, потом в просторный вестибюль, потом в темный сад. На востоке первый свет уже притушил самые тусклые звезды. Воздух пах пригорелой корицей. Такой запах заменял брачный призыв одному из видов туземной фауны – роющим, похожим на личинку жука организмам. Аналог земного птичьего пения. Она долго стояла и не могла им надышаться.
Она не один десяток лет работала в полях, исходила несколько новых планет с сумкой для образцов и анализатором. Возможно, никто, кроме нее, не повидал столько эволюционных древ. Столько бесчисленных вариантов решений, выдававшихся эволюцией в ответ на более или менее одинаковые условия под разными звездами. Глаза существовали в каждом мире, потому что воспринимающие свет организмы лучше выживают. Рты почти всегда располагались вблизи органов восприятия, потому что организмы с кормовой координацией совершеннее, чем организмы без нее. Наверное, ни один ученый не убивал и не расчленял во имя науки столько представителей различных видов, сколько она. И все-таки она не считала себя убийцей. Сообщницей в убийстве. Чудовищем.
