Иван молчал. Возможно, и правду молвит Нестор. Но ведь в самом деле из Новгорода на Русь пришли князья-варяги. Потому новгородцы и хвастают.
— А братья Киевы — Щек и Хорив? — продолжал Нестор. — Чем прославились они? Кий — глаголешь — был перевозчиком. Пусть и так. Но братья его воздвигли на днепровских взгорьях свои градки — и об сём также молвится в старых письменах. И нынче есть те горы — Щекавица и Хоревица. И речка Лыбедь есть, по имени сестры Киевой... Сам ведь знаешь, брат, имена людей худых, хоть перевозчиков, хоть зодчих-здателей или гончаров, в старые времена не записывали в пергамены. Да и в наши также... нещедро...
Оба замолчали. Сидели за столом с двух разных концов, каждый погружен в свои мысли. Нестор стремился разгадать, откуда у брата такое стремление — перевернуть минувшее. Возможно, бывший торопчанин, который много сил отдал Новгороду и его боярам, который переписал новгородскому посаднику Остромиру Евангелие, в угоду новгородским боярам так мыслит? Или верит в это искренне?
Ведь добр он, брат Иван. Имеет справедливое сердце к людским обидам и кривдам. И в свой пергамен всегда записывает правду. Потому не достиг славы в Новгороде, убег оттуда строптивый торопчанин, когда там воссел сын Изяслава — гнусный Святополк. Не принял его сердцем — такой же лукавец и пустой зазнайка, как и отец его, молвит. Так же творил продажи и виры несправедливые за потравы, за воровство ладьи, лебедя, козы, коня... за обиду богатича... за побеги холопов... Стаи мечников, вирников, гридей, емцев, отроков шарили не в чистом поле, ища врага-супостата и нового витязя Редедю, а ломились в жилища смердов и рукодельцев, тащили на верёвке коров, волов, гнали овец, коз, отнимали шкуры, свитки полотна и зерно... Тиуны, биричи, посадники, метельщики одевали своих жён в шелка и в злато. Насилие, продажа людей в холопство, тяжёлые налоги — всё это падало на плечи чёрных, простых людей. Беднел народ, богатели княжие мужи. Монах Иван всё это вписывал в свой пергамен. С болью в сердце... Но кому нужны такие летописи? Князь новгородский Святополк Изяславич повелел заточить в темницу Ивана-летописца...
Отец Иван должен был бежать в киевские пещеры. Надеялся найти здесь, в Печёрах, покой, а в Киеве — умного великого князя. Но ему не повезло и здесь.
Князь Всеволод, воссев на отчем троне, делал то же самое. И теперь монаху Ивану вновь пришлось описывать деяния князя, и должен был писать о вирах и продажах. О людях, окружавших князя Всеволода, причиняющих простолюдину зло. Но по старой привычке писал Иван о первейшестве Новгородской земли и призванных туда со стороны князей.
Нет, об этом Нестор не будет молчать. И если ему даже не придётся больше никогда коснуться державного пергамена, он напишет об этом и в ином месте. Напишет свой пергамен супротив новгородского, боярского!
Радостно забилось его сердце от тех мыслей. Вот прибудут они в монастырь, отдаст он игумену законченное житие Феодосия Печерского и тихонечко сядет за свой хронограф. И туда впишет также сие сказание о крещении Руси. Кто и когда написал его? Неведомо. Но Нестор-книжник никому не позволит топтать славу земли Русской — ни гречинам надменным, ни новгородским возносливым боярам, ни несмысленым летописцам!
Нестор переписывал сказание, а мысли его возвращались то к судьбе монаха Ивана-торопчанина, то к доле или недоле Гордяты. То кружили над Владимировым застольем, когда он принимал у себя послов от разных народов, предлагавших ему свою веру и своего бога... Время от времени он вынимал из-за пазухи горсть железных писалец, выбирал какое-то одно... Переписывал сказание:
«И созвал князь бояре своя и старцев, и рече Володимир: «Скажите пред дружиною»... Они же реша: яко ходили в болгары, дивились, яко поклонялись в храме... поклонится, сядет и глядит туда и сюда, яко бешён, и нету веселия в них, но печаль и смрад велик... И приходили от немцев, и видели в храмах многи службы творяща, и красоты не видихом ниякоже. И приходили се в греки, и видаша они, как же служат богу своему, и не знали, на небе ли есме были али на земли: нету бо на земле такого зрелища или красоты такой... мы не можем забыть красоты тоя, всяк бо человек, ещё вкусит сладко, опосле горечи не приемлет, тако и мы...» Вот оно... До лепоты... до красоты великой душа русичей-послов прикипела! Вот отчего и взяли у греков обычай христианский.
