Первую горсть земли в могилу брата бросил он. Потом Торос взял лопату, а за ним — остальные. Осман-бей, его братья, сыновья и племянники трудились споро, словно торопясь засыпать могилу Эртогрул-бея. «Отчего люди так спешат закрыть могилу? Потому, что боятся смерти. Почему боятся? Потому, что страшна смерть!..» Он задумался. «Дни идут, по ветру развеются. Тяжелый камень на меня навалится. Плоть сгниет, земля останется. Прах, все — прах, недаром кажется». Он попытался припомнить, от кого слышал эти слова, но не вспомнил. «Да бог с ним! От кого бы ни было!..» Он нахмурился. «Плоть сгниет, земля останется...» Легко сказать! А как перескочить страшную пропасть, разделяющую два мира? По священному писанию, как только падет на глаза смертная темнота, в головах встанут вопрошающие ангелы с булавами в руках. Если ответил на вопросы без запинки — хорошо. А чуть запнулся, громом опустятся на голову тебе булавы, так и знай! Не слыхал Керим, чтобы Эртогрул-бей причинил кому-нибудь зло. «За него не боюсь — перескочит он эту пропасть, а у бедного брата Демирджана плохи дела... Послушался бы мать, сделал бы свою гяурскую невесту мусульманкой — перескочил бы и он, а так, может статься, опустится булава на его голову, о аллах!»
Акча Коджа остановил на нем строгий взгляд, будто прочел его мысли. Керим подобрался. У Акча Коджи борода поседела в боях за веру, он, быть может, и не святой, но, пожалуй, мог бы им считаться. «Знает все, что под землей, что на своде небесном. Не сверхъестественной силой, чутьем постигает все, как есть... Потому и страшен. Ох, как страшен!»
Акча Коджа подошел к Осман-бею, тот по-прежнему глядел в землю, сложив руки на животе. Взял его за локоть и отвел в сторону. «Что он скажет ему, что может сказать? Смерть, мол, воля божья и прочая и прочая...»
— Смерть — воля божья, сын мой Осман-бей! Кто умер, тот спасся! А мы займемся земными делами, нет им конца... Вчера ночью все я сказал, что завещал отец твой покойный, а об одном забыл. «Да побережет он внука моего Орхана,— сказал покойный.— Орхан поддержит наш очаг после нас. Вижу это. Пусть сын мой Осман-бей страну бережет от Дюндара, страну и себя самого. Но взгляда от Коньи не отвращает»,— сказал бедный брат мой гази и с именем аллаха на устах ушел. Я полагаю, главное завещание его — Конью взять. Отсюда в Сёгют не возвращайся. Вон и лошадей подвели, садись и скачи в Итбурун!
— Но ведь, Акча-ага... Сегодня...
— Да, сегодня! Не медли, сейчас же скачи к шейху Эдебали.
— А как же сходка? Люди Дюндара до утра не спали, Акча Коджа, по домам ходили всю ночь... Каплан Чавуш видел из окна...
В доме Дюндара Альпа света не гасили.
— Это оставь на меня. Не повидавшись с шейхом, на площади ничего не решишь. Ступай, не медли! — Он оглянулся.— Возьми с собой Орхана и ступай. Пусть поцелует руку шейху...
— А если кого другого послать, Акча Коджа? Скажем, Салтукa Альпа?
— Нельзя. Не пристало. Слово бейское не каждому говорится. Потому бей за столько людей в ответе. Если бы можно другого, разве я послал бы тебя? Сам поскакал бы. Покойный отец твой давно не виделся с шейхом. Сперва надеялся выздороветь, думал в повозке или в паланкине добраться. А когда надежды не стало, я ему говорил: давай позовем его, душа в нем смиренная, простит нас, приедет. Но не хотел отец твой видеть шейха у ног своих.— Он вздохнул.— Послал бы весть, привезли бы. А теперь всему конец.
— Значит, никак нельзя, Акча Коджа, другого послать? — Голос у Османа изменился. Но Акча Коджа сделал вид, что не заметил в нем холодной насмешки, улыбнулся.
— Напрасно противишься. Не время сегодня думать о сватовстве.
Осман-бей встревожился. Желтое от бессонной ночи лицо его покраснело.
— О каком сватовстве, что ты? Я говорю...
— Ты говоришь! Попросил дочь его от нас тайком — не дали. Вот и приходится в землю глядеть, раз слушаешься четырнадцатилетних девиц. Спросил бы меня или отца своего...
— Помилуй, Акча Коджа!.. Неужто и покойный знал?
— В бою ты мастер. В делах бейства тонок, сын мой Осман-бей, а в женских делах — ребенок. Если посылаешь своим сватом бея Эскишехирского санджака Алишара, разве это утаишь?