Виктор молча слушал и исподтишка разглядывал незнакомца.
— Так-то, Витя, — сказал Коробков. Встретив внимательный взгляд юноши и переходя на «ты», спросил: — Как дела-то? Может, деньги нужны? Ты не стесняйся. Хорошее, говорят, быстро забывается, да враки это. Не забывается. Если нужно — я с радостью.
— Нет… Зачем же? Я и сам в состоянии заработать. Спасибо.
Коробков понимающе улыбнулся и вдруг спохватился:
— Да, а мать… Бог мой! Что же это я не спросил сразу? Где она — Антонина Петровна?
Услышав, что ее нет, он опечаленно развел руками:
— Жаль. Ожидать некогда мне. Сам понимаешь — время военное. Деньги я все же оставлю, пригодятся. Хоть и при социализме живем, а без денег, как в той песенке о водовозе: «ни туды и ни сюды».
Он встал, достал из бокового кармана бумажник, отсчитал несколько сотенных.
Виктор остановил его:
— Не надо, спрячьте. У нас все есть. Я уже работаю, мать тоже скоро поступит. Спрячьте, пожалуйста.
Коробков пристально посмотрел на юношу.
— Что ж, молодец сынок! Не падаешь духом. Только не тебе, матери оставляю, от Коробкова, мол… Живы будем, я еще как-нибудь наведаюсь. Так-то, брат… Передавай привет. Пока!
Положив деньги на стол, он вышел.
Виктор проводил его и долго смотрел вслед. Затем отправился дометать дворик.
5
Стали привычными в любой час толпы возле газетных витрин, во время передачи последних известий — у уличных репродукторов. Читали, слушали, молча расходились. Сводки с каждым днем становились все суше, зловещее, в них все чаще появлялись города, известные каждому с детства, города, прочно вросшие в сознание, в сердце. Когда о них упоминали в сводках, становилось нестерпимо больно.
Херсон, Минск, Киев…
Уже не в одну квартиру война бесцеремонно, не спросись, приоткрыла дверь и положила на стол траурный стандартный листок. Уже через город следовали эшелоны с ранеными. Уже «Металлист» выдавал вместо сеялок и плугов — снаряды и минометы. Уже стекла в домах украсились бумажными полосами крест-накрест, и женщины рыли за городом окопы и противотанковые рвы. Но никто еще не верил, что война прошумит и здесь. Прошумит и промчится дальше.
Впервые город ощутил палящее дыхание войны по-настоящему с появлением здесь партии беженцев из западноукраинских областей.
Виктор увидел их, возвращаясь с ночной смены. Более пятидесяти машин заняли часть Центральной площади перед облисполкомом; они были забиты домашним скарбом, женщинами, детьми, стариками.
Виктор вышел из автобуса; желание взглянуть на беженцев пересилило в нем и усталость после тяжелой одиннадцатичасовой смены и стремление поскорее добраться домой, чтобы поесть и завалиться спать. Работал он в упаковочном цехе, где всю смену приходилось подымать и укладывать тяжелые снаряды, ворочать ящики, складывать их в штабеля. Первые дни он так выбивался из сил, что, приходя домой, еле добирался до кровати, падал на нее, не раздеваясь, и тут же засыпал.
Мать стаскивала с него, сонного, сапоги и, дав немного отдохнуть, долго и настойчиво будила, заставляла умыться и поесть. Виктор выдерживал такое напряжение потому, что знал: чем больше упакует тяжелых снарядов, тем легче будет там, на фронте.
Постепенно он начал привыкать; после смены не так хотелось спать, как вначале.
Виктор подошел к машинам с беженцами и стал наблюдать за ними, прислушиваясь к разговорам.
Старик-еврей с серебряной головой, сидя на борту автомашины, кормил с ложечки ребенка. Тот глотал, таращил глазенки и настойчиво кричал. Старик уговаривал его по-еврейски, неумело совал малышу ложечку в рот и горестно покачивал головой.
— Мать-то где, старик? — спросила остановившаяся рядом с Виктором женщина. Взглянув на нее мельком, старик ответил:
— Где… Известно где — убило по дороге, бомбят… А такой вот понимает разве? Подай ему маму… О боже, боже! — Старик вновь сунул малышу ложечку, но тот, закатившись криком, вытолкнул ее язычком обратно.
— Не умеешь ты, дед! — женщина забралась на машину. — Дай-ка я!
Ребенок у нее на руках скоро успокоился и стал есть. Виктора привлекли отчаянные вопли и плач. Протиснувшись сквозь толпу, собравшуюся вокруг растрепанной старой женщины, голосящей во всю силу легких, он спросил рабочего в спецовке, тоже застрявшего здесь после смены:
