Но сейчас, своим привычкам вопреки, вопреки осторожности, отчего, сам не знаю, может, от усталости вечно бояться, может, просто от слабости старческого тела я забежал в город прямо с дороги, рядом с идущими по ней даже ночью машинами. И побежал прямо туда, куда я так стремился, туда, куда так тянуло меня все три долгих ночи моего отсутствия. Я уже достаточно изучил этот путь.
Казалось, я уже за квартал почувствовал знакомо-дразнящие и такие необходимые сейчас для меня запахи. И побежал от этого быстрее. Не останавливаясь, забыв о всякой осторожности, чего раньше со мной не случалось, несся я по улице, вытянув дугой и гордо распушив хвост. И живые воспоминания в моей душе вставали картинно-ярко, словно это происходило вновь, сейчас.
Впервые я попал к этому забору по запаху. Играючи — не слишком голодный был — гнался ночью за небольшой дворняжкой и вдруг почувствовал, что из-за довольно высокого (для кого-то, но не для меня же) забора отчетливо доносится манящий и сладкий запах дикого оленя. И сам олень, похоже, почувствовал меня, потому что застучали по какому-то мягкому насту тупым, без эха звуком его копыта, словно убежать он пытался. Но почему-то запах не удалялся. И тогда я понял — олень-то в ловушке! Эти люди очень хитры, они подстроили оленю ловушку, и он не может спастись от меня, убежать. Но ведь в эту же ловушку могу попасться и я — подсказывал опыт предков, тот самый, старый. А быть может, кто его знает, специально для меня туда и посадили этот запах оленя и этот стук копыт. Ну, что же, раз олень или его запах, не знаю что там есть на самом деле, не убегает, значит, некуда убежать, значит, никуда он от меня не денется. И мне спешить тоже некуда. И я решил пройтись вдоль всего забора, разузнать, разнюхать что, как и почему.
И тут я удивился… Так много было здесь запахов самых разных зверей. И не слишком приятный сосед — медведь находился рядом. И еще какие-то животные. Одни знакомые, другие, обладающие непонятным запахом, но от этого еще более страшные. Как любой волк, я могу легко по запаху определить силу зверя и меру опасности, исходящую от него. И я чувствовал во многих незнакомых запахах опасность.
Но… В позе молчания и недоверия простоял я, наверное, очень долго. Неужели — правда? Неужели это правда? Я не мог поверить, не решался поверить собственному носу, никогда не обманывавшему меня раньше…
Я почувствовал запах волка…
Что мне было до оленя или лося, если после стольких лет одиночества я мог увидеть существо одной крови. И я прыгнул, повис передними лапами на заборе, рывком подтянул тело, благо, сила в мышцах еще осталась, и оказался там.
Вот он опять передо мной. Тот самый забор. Не останавливаясь, перемахнул я через него. Вот и знакомая клетка.
— Здравствуй, моя Волчица, — говорю я ласково, — здравствуй, — о боги волков, сколько ласки накопилось в моем голосе за все эти годы одиночества.
— Здравствуй, мой Волк, здравствуй, — отвечает она, а в ее голосе к ласке и нежности примешивается столько беспокойства, что я от любви к ней готов забыть обо всем на свете, так давно никто не беспокоился обо мне.
— Я уже три ночи не видел тебя…
— Зачем ты пришел, зачем? Здесь убьют тебя. Люди ждали тебя две ночи, надеялись, что ты вернешься.
— А я и так вернулся, моя Волчица…
— Ну и дурак, — это заговорил годовалый тощий волк из другой клетки. Он не жил в лесу и не умеет уважать старших, и сейчас смел, потому что нас разделяет металлическая сетка, которую даже волку не прогрызть. — Дурак, уматывай, а то твою шкуру повесят сушиться на ближайшем дереве.
До чего доводит неволя. Неужели найдется свободный волк, что будет вести себя так? Нет!
— Молчи, шакалий выкидыш, — рычу я грозно и делаю шаг к его клетке.
Годовалый пятится к задней стенке, боится. Ну, скажите, что от него можно ожидать, если такой окажется на свободе.
Я поворачиваюсь к волчице.
— Я и так вернулся, моя Волчица. Я вернулся к тебе, потому что не могу больше жить один. Прости, я ничего не принес тебе. Я так спешил, что не успел. Но ночь длинна. Я еще что-нибудь добуду сегодня.
— Нет, мой Волк, не надо, мой милый, мой верный Волк, не надо. Это уже бесполезно. Мою крышу, где ты два раза отрывал доски, чтобы накормить меня, обили железной сеткой. Такой же, как эта, через которую мы говорим.
