Она прошла за мной в комнату, плотно закрыла за собой дверь. Я обнял ее, крепко прижал к себе и поцеловал в плотно сжатые губы, болезненно-сухие и горячие.
— Выгони его. Я пришел совсем. Забудем все. Начнем все сначала. Я не могу без тебя. Я не могу больше один. Мне одному жить не хочется. Я пришел. Я люблю тебя.
Говорил и все не выпускал ее, отстранившуюся от меня плечами и лицом. Она не просила отпустить, только все так же не разжимала губ и отрицательно качала головой.
— Где Сергей? — спросил я про сына, желая хоть так услышать ее голос, заставить ее разжать губы.
— У матери. Отпусти.
Я отпустил.
— Скажи ему, чтобы ушел. Хочешь, я сам скажу?
Она опять покачала головой.
— Это моя квартира. Это моя, совсем уже тебя не касающаяся, жизнь. Уходи ты.
— Я не уйду. Я не могу один. Я не могу так больше жить. Давай попробуем все вернуть.
— Два раза в один след не ступить.
— Так ходят волки.
— Люди не волки.
— Кто знает, кем лучше быть. Честнее. Пусть он уйдет.
— Нет. Уходи ты.
— Я не уйду.
— Какой ты нудный. Оставайся. А мы уйдем.
Она вышла из комнаты, так же плотно закрыв дверь. Я прислушивался, завидуя слуху своего двойника-волка, слуху, который был у меня прошлой ночью, но которого не было, к счастью или к сожалению — не знаю, сейчас. Думал о том, выйти или не выходить. Но не вышел.
Хлопнула дверь. Потом щелкнул замок. Она вернулась. Все в груди у меня радостно поднялось, и радость эта затопила горевшее минуту назад горе, но она не вошла, только приоткрыла дверь, бросила на пол ключи.
— Завтра занесешь.
И ушла. Навсегда.
В душе стало пусто-пусто, что-то щемило в горле и мешало дышать. В руке вдруг почувствовалась мокрота. Я посмотрел, и только сейчас понял, что все еще держу соленый огурец, который купил в магазине неизвестно зачем. Я стал есть хрустящий огурец и тут почувствовал настоящий волчий голод. Как всякий порядочный йог — я вегетарианец. И не знаю, что такое очереди за мясом на рынке. А тут вдруг захотелось отчего-то шашлыка на ребрышках под гранатовым соусом, цыпленка-табака или еще чего-то такого, что я любил давным-давно, когда и знаком был с йогой только понаслышке.
Я ел огурец и смотрел на дверь, все еще надеясь, что она вернется. Но за дверью не слышалось даже шагов.
И тогда я сел посреди комнаты на палас, скрестил ноги и постарался все забыть, постарался уйти в себя. Это получилось не сразу. Как ни старался, внимание сосредоточивалось не на мизинце левой ноги, а на горле и груди, где что-то давило и тянуло. Но, наконец, удалось. Я почувствовал, как за спиной у меня зашевелилось что-то. Это был волчий хвост.
* * *
Город спал, как спит летом медведь под корневищем вывороченного ветром дерева — ничего не боясь. Он храпел, как храпит медведь, только храп этот был особенным, железным, что ли. Да, город храпел железной дорогой, по которой бегут такие страшные чудовища-поезда, храпел горлами заводов, гадящих всем своими неприятными запахами. Но я к этому уже привык, зная, что само по себе все это — ерунда. Бояться надо людей, только одного — людей, за которыми стоят, как за деревенскими собаками, сами люди, железные капканы. Но и их в своем одиночестве я устал бояться.
Устал…
И именно поэтому вернулся сюда, в хорошо знакомый мне, уже почти милый для меня, настолько — насколько он может стать милым для лесного жителя, город. И под конец пути, когда я уже оказался на окраине, стал уже почти таким же милым, как тот старый лог, где люди перестреляли нашу стаю…
Вернулся… И знаю при этом, что здесь у меня больше возможности распроститься со шкурой, чем в любом другом большом или малом городе, чем в деревеньке, где в каждом доме есть ружье, чем в охотничьем поселке, где каждая собака обучена преследованию и загону зверя, где каждый день пахнет порохом, ночь — капканами, а каждый дом — развешенными для просушки на рамках, распятыми шкурами убитых животных, может быть, даже волков, с которыми мне не довелось встретиться.
Обычно я избегал заходить в город так, чтобы кто-то мог увидеть, откуда я держу путь. Делается это просто. Надо только пробежаться вокруг города. В больших городах всегда есть места, где на окраинах что-то строят. Там и надо заходить. Не заходить даже, а стремительно забегать, чтобы быстрее промчаться дальше и дальше, в новый лес, состоящий из жилых домов. Так я и стал делать в последнее время, когда перестал бояться опасности ночевок в городе.
