Самым удивительным было то, что его воспринимали всерьез. Париж поражает своей терпимостью к людям, объявляющим себя гениями… Меня же душило глубочайшее презрение к этой присвоившей себе мой талант марионетке, ловко жонглирующей написанными мною фразами. Теперь я увидел его в истинном свете, без прикрас: мелочным, коварным, полным злобы, ненависти и желчи. Кукла, марионетка, играющая роль, которая ей не по плечу, говорящий попугай, который произносит заранее вызубренный текст. Фернан Медина торжественно пообещал очередную серию статей, в которых с еще большей непримиримостью он будет «сыпать соль на раны, срывая маски» и тому подобное.
Когда в гостиной появилась Эмма, бледная, как посмертная маска, физиономия Медины все еще маячила на экране, злобно поблескивая глазами. Некоторое время Эмма молча смотрела на мужа. Как только ведущий произнес заключительную фразу, она выключила телевизор.
— Теперь мне понятно, почему он не хотел, чтобы вы смотрели сегодня телевизор, — пробормотала она.
— То есть как?
— Фернан дал мне указание отвлечь вас сегодня от телеэкрана.
Я вздрогнул.
— Значит, ты предложила мне заняться любовью в качестве отвлекающего маневра?
— Если честно, то поначалу дело обстояло именно так. Но под этим предлогом я хотела осуществить свое самое горячее желание, Жеф.
— А Фернан догадывался, что ты для выполнения его распоряжения выберешь подобный вариант?
— Нет, конечно, но я убеждена, что ради своих амбиций он бы сумел закрыть на это глаза. Вы ведь видели, как распускал хвост этот павлин?
— Эмма, я хочу знать одну вещь!
— Что, Жеф?
— То, что произошло между нами, — это серьезно?
— Да, Жеф. Вы сделали меня по-настоящему счастливой. Я клянусь, что никогда не думала, что смогу испытать нечто подобное. Верьте мне!
— Я тебе верю!
Медина вернулся к полуночи. Увидев нас, он с сияющей улыбкой воскликнул:
— Еще не спите?
— Нет, — ответил я. — Слишком интересной оказалась вечерняя телепрограмма.
Улыбка мгновенно слетела с его лица. Ее место заняла привычная маска.
— Так вы видели?.. — неопределенно произнес он.
— Ну конечно, я вас видел.
— Я выглядел не слишком неуклюжим?
— Напротив, вы были просто великолепны! Вряд ли я смог бы выглядеть лучше, окажись перед камерами.
— Не нужно издеваться, Жеф. Мне было страшно неприятно все это, но не удалось отвертеться…
— Ну естественно! Слава требует жертв. Я помню это еще по старым временам.
Сидя на том самом диване, где незадолго до этого мы с такой страстью занимались любовью, Эмма с беспокойным видом смотрела на нас. Медина растерялся, не зная, как себя вести. Он чувствовал мой гнев и мучительно искал способ его усмирить или, по крайней мере, ослабить. Внезапно ему на глаза попался чемодан, о котором я совершенно забыл. Чемодан стоял посреди комнаты и выглядел весьма многозначительно.
— Это еще что такое, Жеф?
Я рискнул ухмыльнуться.
— Сами видите: мой чемодан.
— А почему он здесь?
— Дожидается меня. Я уезжаю, Медина. Мне осталось лишь поблагодарить вас за гостеприимство…
Медина, вероятно, побледнел бы, если бы уже не был белым, как мел. Его и без того тонкие губы вытянулись в ниточку.
— Что вы хотите этим сказать, Жеф?
— Природа обделила меня даром заниматься журналистикой с помощью посредника. Это абсолютно не соответствует моему характеру. Поэтому я предпочитаю все бросить!
Медина выглядел раздавленным. Судя по всему, я нанес ему страшный удар, разрушив его уже начавшие осуществляться планы коротким словом: кончено!
Намерение уехать было полной неожиданностью и для меня самого. Оно пришло мне в голову внезапно при виде этого лукавого существа и моего чемодана. Возникшую между ними причинно-следственную связь я расценивал как знак судьбы. Более того, отъезд представлялся единственным способом прекратить эту постоянную эксплуатацию, жертвой которой я стал.
Я старался не смотреть на Эмму, так как ее полные отчаяния глаза могли бы поколебать мою решимость и заставить еще раз изменить свои планы.
Медина молча снял пальто, бросил его на спинку кресла и направился к бару, чтобы налить себе коньяка в пузатый бокал. Этому славному парню требовалось взбодриться!
