Он поднялся на колени. Скула его набухла, а левый глаз вздулся, как воздушный шарик.
— Что вы вмешиваетесь? — проскрежетал могильщик. — Убирайтесь отсюда! Я не хочу больше вас видеть… Исчезните… Слышите меня?
Он открыл бумажник, вытащил оттуда купюру в пять тысяч франков и швырнул ее мне в лицо.
— Сейчас же убирайтесь! Сейчас же, или я вызову полицию…
Я отшвырнул деньги.
— Согласен, месье Катафалк, с меня хватит… Достаточно я на вас нагляделся, на вас и на ваших жмуриков.
Я повернулся к Жермене:
— Вы, конечно, останетесь с этим индюком?
Она указала на дверь:
— Уходите, так будет лучше. Вас это не касается, он прав.
Боже мой, как эта маленькая провинциалочка могла быть жестокой!
Я пожал плечами. На душе было скверно… Скверно от тоски и жалости.
— Паршиво все же быть мужчиной, — вздохнул я. И ушел.
Ночь почти наступила. Люди спешили по домам, о чем-то болтая. Если что и есть в провинции, так это неспешная жизнь.
Я направился к привокзальной гостинице с горящей головой и гудящими от ударов кулаками.
Поднявшись в свою комнату, чтобы собрать чемодан, я подумал о деньгах. У меня оставалось менее пятисот монет, этого не хватало даже на оплату гостиницы и обратный билет. Надо было звонить моему другу Фаржо, чтобы расколоть его на десять тысяч франков. И даже если он вышлет их телеграфом, получу я их не раньше послезавтра. Вздыхая, я растянулся на кровати, ожидая прихода сна.
В сумерках я видел лицо Тюилье, покрытое пеной. В памяти оживали его глаза, его вздернутая губа…
Для него все было кончено. Он, наконец, понял, что выбыл из игры. Я ему почти завидовал.
Потом я подумал о Жермене, которая останется со своим маленьким ненавистным могильщиком. Для нее это был конец… Больше никакой романтики, никаких мечтаний, все рассыпалось в прах. В конце концов она сама этого захотела. На что мне оставалось надеяться?
Не стоит пытаться менять судьбу других людей. Каждый тащится со своей ношей по проторенной дороге.
— А, наплевать! — вздохнул я.
Кастэн будет продолжать ее бить. И даже чаще, потому что теперь на это у него есть все права.
Она все так же будет страдать и терпеть… Будет чахнуть и умирать, как растение с подрубленными корнями.
Это было печально, но что я мог сделать? Жермена мне сама сказала, что все это меня не касается. Это было чужое грязное белье.
Сквозь занавески я заметил слабый свет газового светильника на площади. В ночной тьме его зеленоватое пламя трепетало, как крылья бабочки.
В мою дверь тихо постучали. Мне казалось, что я вижу какой-то неприятный и тяжелый сон. Я приподнялся…
— Входите!
Я ожидал увидеть служанку отеля, собирающую постояльцев на ужин. Но вместо нее вошел Кастэн.
На скуле у него был наклеен пластырь, а глаз едва открывался.
Он был серьезный, торжественный и какой-то сконфуженный. Темнота сбивала его с толку. Я же видел его прекрасно, благодаря свету, шедшему из коридора.
— Выключатель слева, — уведомил я.
Он включил свет, потом закрыл дверь и улыбнулся мне.
— Что вам здесь надо? — грубо спросил я.
— Вы отличный парень, Деланж…
— Чепуха, оставьте меня в покое!
— Я знаю, что говорю. Вы отличный парень, и я нисколько не сержусь на вас за тот урок, что вы мне преподали. Но, Боже, как вы больно бьете!
Что ему надо от меня? Его здоровый глаз хитро поблескивал.
— Спасибо, что отпустили мне грехи, теперь нам не о чем больше говорить!
Кастэн бесцеремонно уселся на край кровати.
— Есть о чем… Мне много чего надо вам сказать. Вы видели неприятную, тягостную сцену…
— Скажите лучше, отвратительную, мне больше по душе точные названия!
— Да, отвратительную. Но надо знать, что за всем этим кроется…
Я уселся на постели, спиной упершись в подушку.
— Не нужно откровений, Кастэн! Я этого не люблю… Прошлое людей похоже на большой камень, вывороченный из земли, там полно всяких черных букашек.
— И все же я хочу вам сказать, что если мое поведение и трудно извинить, то, по крайней мере, его легко объяснить…
— Тогда валяйте, это облегчит вашу совесть!
— Не злитесь, послушайте меня!
Ему необходимо было выговориться, как путнику в Сахаре напиться воды. Окажу эту услугу. В конце концов, он был довольно любезен со мной, и я дал ему возможность излить душу. Да и, естественно, я имел право услышать ту историю, что рассказывала Жермена, в его изложении. Себе он приготовил недурную роль. Он был человек большого сердца… Влюбленный, полный самоотверженности, провидец, тот, кто раздвигает ветви, облегчая путь другим…
