— Но теперь вы ее приняли, Жеф, и это главное!
— К сожалению, слишком поздно.
Правильные черты ее детского лица исказила гримаса отчаяния.
— Не говорите так, ведь я же с вами.
— Ты могла бы быть со мной!
— Но, Жеф! Неужели вы так изменились ко мне после вчерашнего признания?
— Нет, значение имеет то, в чем ты как раз не хочешь признаться…
Она мгновенно побагровела, открыла рот, чтобы что-то сказать, но, не найдя слов, отвела взор.
Большая стрелка моих часов сделала еще один маленький шажок вперед. До рокового мгновения оставалась ровно четверть часа. Если же пиротехник совершил малейшую погрешность, то…
— Объяснитесь, Жеф!
— Ты ломала со мной комедию, Эмма!
— Жеф! — с укоризной произнесла она, стараясь смотреть мне прямо в глаза, однако не смогла долго выдержать мой взгляд. Внезапно меня охватила жесточайшая паника. Буквально заколотило от страха. Это не был страх близкой смерти. Я испугался, что не успею сказать ей все, что хотел. Прежде чем отправиться в небытие, необходимо было любой ценой уничтожить ее морально. Мое мужское самолюбие, моя человеческая тоска требовали компенсации.
— Ты сыграла со мной жестокую шутку. Ты всего лишь грязная потаскушка! Перед смертью я хотел бы тебе сказать, что наивного дурака в моем лице больше не существует.
Я цедил эти слова сквозь зубы, крепко зажав в пальцах десертную вилку.
Побледнев, она встала.
— Я запрещаю вам оскорблять меня!
Она собралась выйти из-за стола, но я удержал ее.
— Ради Бога, сядь на место!
Она послушалась, глядя на меня злыми глазами.
— Вы считали меня гениальным дураком, не так ли, Эмма? Человеком без дома, имени, лица! Вместо того чтобы сжалиться над моей бедной рожей, вы по очереди старались выжать из меня все до последней капли. Так вот, я хочу, чтобы ты знала, что все кончено. КОНЧЕНО! Я выходу из игры и шлю всем вам большой привет!
— Вы не уедете, Жеф!
Вечный и неизменный предмет для беспокойства: мой отъезд. В момент, когда я переступил порог этого дома, мой отъезд не давал им возможности спокойно спать, их заботило одно — любой ценой удержать меня, удержать, чего бы это ни стоило. Они считали меня дурачком, которого всегда можно было уговорить засесть за сочинительство!
— Нет, Эмма, я уеду, но туда, где до меня никто не доберется. Там я смогу показать свое истинное лицо и назвать свое настоящее имя!
— Что вы собираетесь предпринять?
Она была слишком хорошим игроком, чтобы тратить время на пустопорожние пререкания и уговоры. Весь ее талант и изобретательность направлены сейчас на достижение одной цели — не допустить моего отъезда.
— Я скоро умру, Эмма, — произнес я, бросив взгляд на часы: без семи минут девять. Я хотел сообщить ей о том, что она умрет вместе со мной, но это надо будет сделать позднее. Я чувствовал, что не смогу удерживать ее насильно, если она в панике попытается спастись. Я хотел увидеть ее полный ужаса взгляд.
— Мое решение окончательное и пересмотру не подлежит. Но я должен сделать тебе одно признание, признание, которое касается непосредственно тебя…
Мне показалось, что она стала таять у меня на глазах. Возможно, ей в голову уже пришла страшная догадка. Видимо, все можно было прочитать на моем лице.
— Что такое?
Я улыбнулся.
— Еще не подошло время сказать тебе об этом.
Нам оставалось жить четыре минуты. Мне это казалось целой вечностью, которая гораздо длиннее сорока пяти лет, уже проведенных мною на этой нелепой планете.
Четыре долгие минуты, чтобы вдыхать в себя жизнь полной грудью, впитывать ее всеми порами. Четыре долгие минуты, чтобы насладиться изменениями, которые произойдут в ней от ужаса. Четыре минуты, чтобы научиться умирать…
— Жеф, мне страшно!
— Именно этого я и добивался!
Она вновь вскочила, и снова я окриком заставил ее сесть.
— Что вы затеяли?
— Нечто достойное, на мой взгляд, твоих собственных затей!
— Почему вы опять бросили взгляд на часы, Жеф? Я хочу знать! Я требую, чтобы вы мне сказали! Я…
— Замолчи и давай немного сосредоточимся.
— Почему я должна это делать? Что все это значит? Немедленно объясните!
Большая стрелка часов показывала без двух минут девять… Две минуты!.. Нет, надо еще чуть-чуть подождать…
