Вот и теперь меня не слишком интересовала сама операция и сопутствующие ей разногласия. В какой-то мере это даже казалось продолжением все той же игры в индейцев на пикнике. По-настоящему важные дела вершились сейчас здесь, в моем драгоценном животе.
Снова проснулась связь — неразборчиво, словно кто-то говорил, одновременно постукивая ногтем по микрофону — проснулась, постучала и снова смолкла. Из коридора вбежал дежурный офицер Дрор: я и не заметила, как он вышел.
— Что это было? Неужели нашли?
— О чем ты? — не поняла я.
— Ну это, по связи! Ты что, не слышала?! Да что с вами сегодня такое, Анна? Сначала Лиора как с луны свалилась, теперь ты… Стрельба!
— Стрельба?
А ведь и впрямь это была стрельба… Мониторы по-прежнему показывали вход в здание, безлюдную улицу, неподвижные джипы оцепления.
— Что он сказал?
— Кто?
— Я тебе сейчас вмажу! — пообещал Дрор. — Под суд пойду, но вмажу! Что сказали по связи? Кто это был?
— Я тебе сама вмажу! — заорала я, отбрасывая наушник. — Пошел ты в задницу, сука! Идите вы все в задницу!
Не знаю, что со мной стало. Я ужасно испугалась, ужасно. Прямо вся дрожала и не могла с собой справиться. Почему-то я могла думать только о потерянной сережке. Только о ней и больше ни о чем. Куда она подевалась? Это все свитер. Я ведь была у врача, снимала через голову свитер. Нужно срочно позвонить в поликлинику, пусть ищут. Пусть ищут, пока не найдут. А советы мне не нужны. Пусть своим женам советуют. Мне нужна сережка.
Дрор стоял рядом со мной, уставившись в молчащий динамик, как будто ожидая, что эта сетчатая коробочка сейчас взорвется. И она действительно взорвалась — все вдруг разом заговорили, быстро, напряженно, без пауз и обычных шуточек. Кто-то требовал вертолет и врача, кто-то отрывисто отдавал приказы, кто-то подчеркнуто спокойно докладывал обстановку, кто-то спрашивал дальнейших указаний, и над всей этой разноголосой перекличкой отлетающим ввысь жаворонком трепетало одно и то же имя: Рани, Раанан, Раанан Цви. Рани, Рани, Рани.
Я не знаю, действительно ли они называли его по имени, или оно звенело у меня в голове, натыкаясь на мысли о потерянной сережке. Я утратила способность различать такие вещи. Утратила на время, хотя в тот момент казалось, что навсегда. Тот давний привычный страх, который уже очень давно постоянно, но не слишком обременительно ворочался в животе, вдруг взорвался и занял меня всю, как жидкий камень лавы заполняет впадину маленького озерца, мгновенно испаряя всю воду, всю жизнь, с ее рыбами, лягушками, водорослями и кувшинками.
Я окаменела, как умерла, вниз от головы; я не чувствовала себя — ни сердца, ни легких, ни крошечной закорючки в животе, нашей цели и смысла, нашего ребенка, о котором Рани так и не успел узнать. По связи еще не прозвучали страшные в своей окончательности слова. Никто еще не говорил: «погиб», или «ушел», или «его с нами нету», но я-то уже все знала точно — понятия не имею, как, но знала. Думаю, я предчувствовала это заранее, с самого утра.
— А сережка? Разве потерянная сережка не была знаком?
— А может быть, она была вовсе не знаком, а совсем наоборот — отвлекала меня от правильных действий, от правильных мыслей. Возможно, я могла сделать что-то такое, чтобы Рани остался жив…
— А разве он не жив? Что ты несешь, дура? Рани — и не жив… чушь какая-то…
— Он мертв, Несси.
— Несси? Разве Несси — это ты? Несси — это он, и если Несси жива, то жив и Рани.
— Кто же тогда мертв?
— Ты и мертва, дура. Мертва, мертва, мертвее не бывает… Ах, Рани! Рани! Рани, Рани, Рани…
На столе бубнила, свистела, верещала связь, вокруг ходили чьи-то ноги в армейских ботинках, я камнем лежала на полу, а надо мной качалось испуганное, залитое слезами лицо Светки; Светка шевелила губами, но я не слышала ни единого ее слова — одну лишь бубнящую связь, а может быть, не слышала и связи, и все это мне только казалось.
Светка плакала и потом, в больнице, после которой все понеслось как-то совсем уже несуразно быстро, понеслось, как покатилось под гору, камнем под гору, камнем. Где-то в этом качении я потеряла и своего ребеночка — выронила, даже не заметив, да и как можно что заметить в таком безостановочном грохоте, в таком камнепаде.
