— Разве это в моей власти? Разве можно приказать льву, чтобы он не рычал, когда коварный меч вонзается ему в ребра?
— Терпение самое мощное оружие.
— Не время говорить о терпении, князь. Ты говоришь, что Севада простил царя… Зачем, зачем же этот старик разжег адский пламень в моем сердце? Зачем он смутил покой моей души? Зачем отравил мою жизнь… если сам может прощать?
— Когда душа человека ослеплена страстью мщения…
— Ни слова больше, князь Марзпетуни! Пусть прощает Севада, пусть простят его сыновья, пусть простит весь мир… сепух Амрам не простит. Мир? С Ашотом? Никогда! Если бы я мог, я вступил бы в союз с самим сатаной, чтобы свергнуть с престола и уничтожить этого недостойного царя. Если бы ты заглянул мне в душу и увидел, как жестоко я страдаю, ты содрогнулся бы от ужаса…
— Вот здесь-то герой, любящий родину, и может доказать, что его мать родила не простого смертного.
— Только низкий человек может примириться с бесчестием, а благородная душа не перенесет этого…
— Севада — не маленький человек. Ашот ослепил его, ослепил и его сына. Все же он, забывая об этой невозвратимой потере, прощает своего безжалостного зятя только из любви к родине.
— Ашот лишил его зрения, а меня сердца. Слепой глаз может простить, слепое сердце — никогда.
— Но…
— Князь! Человек, знающий, какое бесчестие нанес мне царь и все же советующий мне примириться с ним, — мой враг… Если бы ты не находился в моем шатре, я вызвал бы тебя на бой.
— Я вижу, что мне тут больше нечего делать, — сказал князь. Встав с места, он поклонился и вышел из шатра.
Едва он сделал несколько шагов, как сепух приподнял завесу шатра и позвал его:
— Князь Марзпетуни!
Князь обернулся.
— Что ты еще хотел мне сказать?
— Пока я тебе еще ничего не сказал, — ответил Амрам.
В сердце князя зародилась надежда. «Может быть, он раскаивается и согласен исполнить мою просьбу?» — промелькнуло у него в голове. Он с готовностью вернулся и вошел во внутреннее помещение шатра.
— Что скажешь?
— Присядь на минуту, — сказал сепух, указывая на свою постель.
Князь сел.
— Князь, если ты пришел ко мне ходатаем, то тебе надо доставить исчерпывающий ответ тому, кто тебя послал, — начал сепух.
— Меня никто не посылал. Царь, как ты знаешь, недавно вернулся из Егерии, а в Утике я его не видел.
— Я думал, что царица…
— Ни царица, ни католикос. Я видел своими глазами, какое разорение грозит нашей стране. Я был всюду, видел все и решил поехать к вам обоим — к тебе и к Севада, просить вас пощадить свою многострадальную родину. Князь Севада — велика моя благодарность ему — послушался меня, забыл о своем несчастье, о своей мести… И ты, я уверен…
— Нет, князь Марзпетуни, — прервал сепух. — Твои слова не тронут мое сердце. Сепух Амрам сейчас не способен думать о благе родины.
— Зачем же тогда ты вернул меня?
— Я вернул тебя, чтобы раскрыть свое сердце, показать его гнойные раны, чтобы ты при встрече с царем рассказал ему, почему Амрам обнажил свой гибельный меч.
— Это тебя не оправдает.
— Я и не ищу оправданий.
— Зачем же говорить ему о причине твоего восстания?
— Если бог поможет мне сломить могущество твоего царя, разорить его страну, сжечь города, покрыть скверной и пеплом его трон и корону, пусть знает тогда он, что Амрам отомстил ему за свое бесчестие…
— Он узнает об этом, но и ты знай, что за такие жестокие дела тебя проклянет весь мир.
— Эти проклятия будут мучить мою душу не больше, чем она мучается сейчас из-за бесчестия, нанесенного мне нечестивым царем. Даже благословения бессильны исцелить раны, которые снедают мое сердце…
— Но если бы ты мог на мгновение рассуждать хладнокровно, если бы твой юношеский пыл уступил место благоразумию и мудрости, если бы ты забыл о мести и твое сердце загорелось любовью к родине, тогда, я уверен, ты не захотел бы из-за женщины заслужить имя изменника родины.
Сепух подошел к князю, устремил на него горящий взгляд и дрожащим от волнения голосом сказал:
— Из-за женщины?.. О, как бы я хотел услышать эти слова от тебя на чужой земле, а не в собственном шатре!.. Поверь мне, князь Марзпетуни, каким бы ты ни был могучим и храбрым, я поразил бы твою грудь мечом, будь она прикрыта даже стальной броней. Как ты посмел пренебрежительно отзываться о той, которая была царицей моего дома, богиней моего сердца?..
