— Не знаю и не желаю знать. Но я хочу, чтобы ты свернул знамя восстания и меч, обнаженный против своего государя, вложил в ножны.
— Это угроза?
— Нет, только просьба, мольба…
— Удивляюсь. Князь Марзпетуни просит и умоляет сепуха Амрама? Такой покорностью не отличались до сих пор марзпетунские нахарары. Нет ли тут какой-нибудь тайны или загадки?
— Счастлив тот, кто может самоотверженно служить родине. Только благо родины заставляет меня склонить перед тобой мою гордую голову. Можешь ли ты презреть такую покорность или искать в ней тайну?
— Нет.
— Так выслушай меня. Смягчи свое сердце и предотврати кровопролитие, которое может произойти через день-два.
— Не могу.
— Значит, тысячи армянских женщин родили в муках сыновей и вырастили их в многолетних страданиях для того, чтобы вы, князья, в течение одного дня принесли их в жертву вашим личным страстям?
— А когда вы ведете народ против арабов и предаете его магометанскому мечу, тогда вы не вспоминаете о муках и страданиях армянских матерей?
— Воевать против врагов родины, умереть ради ее свободы — священный долг каждого. Никто не вправе уклониться от этого. Но братоубийство — преступление, проклятое богом и людьми.
Амрам, который во время разговора встал с места, снова сел и стал задумчиво разглядывать копья, прислоненные в углу шатра. Затем, поглаживая свою пышную, шелковистую бороду, мягко сказал:
— Князь Марзпетуни, хорошие слова произносить легко, но совершать благие поступки трудно. Я бы не хотел прослыть преступником, но обстоятельства сильнее меня. Отныне мне все равно, что обо мне будут говорить. Надо мной только один судья, это — моя совесть.
— Совесть не позволит тебе подвергать опасности жизнь твоих братьев…
— Не прерывай! Моя совесть — судья мне. Но не в этом дело. Если даже я смирю свой справедливый гнев, усыплю свою совесть — я все же не смогу исполнить твою просьбу. Я не один иду против царя. Со мной гардманский и абхазские князья со своими союзниками. Ты видел многочисленные шатры, разбитые на равнине. Здесь собрались все князья, которые хотят свести с царем старые счеты. Если я уведу отсюда утикские отряды, за мной не последуют ни севордцы, ни гардманцы, ни агванцы, ни князь тайский, ни абхазский царевич.
— Князь Бер? И он здесь?
— Да, и он, кровный враг армянского царя.
— К которому ты присоединился?
— Да, я поклялся ему и другим союзникам воевать с царем до последнего издыхания.
— А если ты примиришься с царем?
— Тогда мечи всех обратятся против меня. Таково наше условие.
— Из упомянутых тобой союзников, дорогой Амрам, только молодой абхазский царевич останется недоволен примирением, потому что он пришел убивать и грабить. Ты сам сказал, что он кровный враг царя. Естественно, что он не захочет вернуться к своему отцу с пустыми руками. Но другие князья не будут противиться, если ты примиришься с царем и предотвратишь кровопролитие.
— А князь Севада и два его сына, а разъяренные гардманцы, которые пришли мстить царю за своих ослепленных им князей?
— Князь Севада простил царя.
— Как? Севада простил?! — вскочив с места, воскликнул Амрам.
— Да, я был у него. Он простил и отзовет свои войска, если ты великодушно вложишь свой меч в ножны.
Гневный огонь сверкнул в глазах Амрама, лицо его исказилось. У него захватило дыхание. Он сделал несколько шагов, опять вернулся и, остановившись перед князем, снова спросил:
— Итак, Севада простил и отзовет войска, если я примирюсь с царем?
— Да. Он исполнил мою просьбу и этим еще раз доказал свою горячую любовь к родине.
Амрам тронул руку князя Геворга и тихо сказал:
— Здесь нас могут подслушать, пойдем на другую половину. — Раздвинув полог, он прошел во внутреннюю половину шатра. Князь последовал за ним.
— В надежде на какие блага дал согласие на примирение Севада, этот гордый гардманец, поклявшийся покарать своего палача? — обратился Амрам к Марзпетуни.
— Он это делает не из личных выгод. Он не хочет проливать кровь своих братьев.
— А он рассказал тебе, почему я взялся за меч?
— Рассказал. Я знаю все.
— Рассказал? И ты все знаешь? — задыхаясь, спросил Амрам.
— Да. Но не приходи в отчаяние…
