— Где твое пальто? Надевай пальто! — скомандовала Эвелин.
Тем временем перед зданием отеля съемочная группа и репортеры лихорадочно пытались свести концы с концами, чтобы хоть как-то удовлетворить информационный голод у публики. Журналисты стремились раскопать какие-нибудь любопытные подробности из биографии Берни ла Планта, и Восьмой канал неплохо преуспел в этом. Комментатор Восьмого канала говорил:
— Мы только что узнали, что ла Плант приговорен к тюремному заключению, его должны завтра посадить в тюрьму за торговлю крадеными товарами. Мы располагаем данными, что ла Плант приобрел двенадцать ящиков украденной латексной краски, которую затем продал…
— Гейл, сначала надо уволить этого мерзавца! — проворчал Дикинс, глядя на монитор. На многочисленных экранах его офиса показывались все программы, и Дикинс имел возможность критически оценить их и сравнить с продукцией Четвертого канала.
— Это Гейл разыскала этого паяца ла Планта! Благодаря ей Восьмой канал обставил нас!
Но Уоллеса беспокоили проблемы, гораздо более важные, чем то, что другой канал перехватит у них кусок цветного видеомонтажа.
— Послушай, Дик, а что, если этот Баббер что-то скрывает? Что, если он на самом деле ненастоящий герой, не тот, за которого себя выдает?
Дикинс тут же загорелся:
— Интересный поворот! Хороший сюжет! — и начал обдумывать новые возможности такого поворота событий.
— Нет, Дик, это отнюдь не хороший сюжет, — совершенно серьезно ответил Уоллес. — Мы вознесли этого парня, он наш человек, мы сделали его героем, дали ему миллион, обеспечили ему вотум доверия…
У Дикинса испортилось настроение. Уоллес был прав: нравится это им или нет, но им придется не отступаться от Джона Баббера.
Но Дикинс не успел что-либо ответить, потому что на экране монитора Четвертого канала он увидел, что толпа пришла в волнение, забушевала вокруг Конклина, голос которого прерывался от избытка чувств.
— Ну, что теперь? — спросил Дикинс.
— Что-то происходит. Баббер хочет сделать какое-то сообщение. Они оба… — чтобы перекричать гул толпы, Конклину приходилось орать в микрофон, — … продолжают сидеть на карнизе, но Баббер делает знаки кому-то в окне. Похоже, что он зовет кого-то… вот он поманил пожарных, а теперь… а теперь он поднял вверх два пальца. Да! Он подает пожарным знак, подняв вверх два пальца!
Эвелин ла Плант не сводила глаз с дороги, но ее слух ловил каждое слово, доносившееся из портативного телевизора, который Джой захватил с собой. Диктор продолжал комментировать события у «Дрейк-отеля». Берни находился на карнизе пятнадцатого этажа, одному Богу было известно почему, и Джой был вне себя от страха. Эвелин, хотя и боялась в этом признаться, тоже.
Ехать из пригорода Чикаго в центр города нужно было довольно долго, и Эвелин нажимала ногой на акселератор, из-за чего машина неслась со скоростью примерно на двадцать миль в час быстрее обычного. Она бросила взгляд на сына, который сидел рядом с ней с побелевшим лицом; его огромные темные глаза казались еще больше и печальнее, чем обычно. Чувство вины переполняло Эвелин, когда она думала о том, как сильно Джой любил Берни, а она постоянно плохо отзывалась о Берни после развода, хотя он и заслуживал такого ее отношения.
— Если у тебя создалось впечатление, что я его ненавижу, так это совсем не так… Я не одобряю некоторых его поступков… Он такой циник…
— А что значит циник? — перебил ее Джой.
— Это когда ты говоришь: все вокруг жулики, а почему бы и мне не стать таким? Но у меня… у меня нет к нему ненависти, Джой, — с чувством добавила она. — Я… любила его… когда-то. Очень любила… Просто я… устала. Быть может, не он один в этом виноват. Быть может, если бы мы с ним… Что такое? О, Боже!
В интонации диктора совершенно отчетливо прозвучала тревога. Эвелин ла Плант услышала непрекращающийся и все нарастающий гул толпы. Сердце ее сжалось.
— Из окна вышли пожарные. Кажется, у них в руках длинные шесты, и на шестах они несут что-то… и протягивают обоим мужчинам, находящимся на карнизе: Джону Бабберу и Бернарду ла Планту.
— Что там происходит? Что они делают? — взволнованно повторяла Эвелин, и их машина помчалась еще быстрее.
