Чаки похлопал Гейл по плечу: «Я заберусь повыше, оттуда лучше видно», и вышел из номера. Гейл сидела неподвижно несколько минут, пытаясь взять себя в руки. Слезы непроизвольно текли у нее по щекам. И вдруг она поняла, что надо делать.
Освещенные ярким светом прожекторов, Берни и Джон сидели рядом на карнизе и тихо разговаривали. Они не реагировали на толпу, бушующую у здания отеля, на кино- и видеокамеры, съемочную группу, на пятнадцать этажей, отделяющие их от вечности.
Баббер был совершенно изумлен:
— Ты украл ее сумочку, когда спасал ее?
— Ну, и что тут такого? — ответил Берни. — А ты решил притвориться, что ты — это я. Минутная слабость, правда? Вот так же и я стянул ее сумочку. У меня тоже рыльце в пушку, приятель.
Джон покачал головой, все еще не веря:
— А она теперь думает^ что ты меня шантажируешь?
— Конечно.
Джон Баббер усмехнулся, хотя Берни не видел во всем этом ничего смешного.
— А вообще-то, это уж не такая плохая мысль, Джон.
— Я тебя не понимаю.
— Нам нужно с тобой обсудить кое-что. Сколько ты уже потратил из своего миллиона на всю эту благотворительную ерунду? У тебя ведь кое-что еще осталось?
Баббер несколько секунд подумал.
— Да, я пожертвовал много денег на разные фонды… но… я думаю, что осталась примерно половина, Л а Плант.
Последний усмехнулся.
— Зови меня просто Берни.
Эта история стала сенсацией недели — да нет же, она стала самой потрясающей сенсацией века. А директор программы новостей Четвертого канала не мог осветить ее так, как ему хотелось. Его мало устраивал репортаж, который с земли вел Конклин, равно как и отсутствие до сих пор эксклюзивного интервью Джона Баббера с Гейл Гейли. Она находилась в двух шагах от эпицентра событий, почему же она и эта проклятая съемочная группа не может просунуть на этот карниз микрофон, чтобы можно было узнать, о чем разговаривают Баббер и этот ла Плант. А то это похоже на немой фильм, орал Дикинс Гейл по телефону. Чарли Чаплин и Бестер Китон. Дикинс терпеть не мог быть в неведении относительно чего-то.
— Я должен знать все! Кто такой этот мерзавец ла Плант? О чем, черт побери, эти два бездельника болтают там? Если не слышишь, читай по губам!
Ты же репортер… импровизируй! Что? Что ты говоришь?
— Это не репортаж и не сенсация, — отвечала Гейл своему боссу, с глазами, полными слез. В горле у нее застрял комок, который не давал ей говорить. — Это… это… это настоящая жизнь!
— Настоящая жизнь? — орал Дикинс. — О Боже мой, Гейл, не нужно никаких нервных срывов! Держись, Гейл!
— Держись, держись! — рыдала Гейл. — По-твоему, я железная? Циничная профессионалка, да?
Боже, его лучший репортер киксует! Встревоженный Дикинс смягчил свой тон, а за его спинной Уоллес делал ему какие-то знаки.
— Послушай, Гейл… я никогда не говорил…
— Кто я, по-твоему? Доска дубовая, стерва без нервов, холодная профессиональная, циничная сука, да? — она не могла продолжать из-за душивших ее слез.
— Что случилось? — не отставал Уоллес. — В чем дело? Скажет мне кто-нибудь, что…
Но Дикинс не отвечал. Все его внимание было сконцентрировано на Гейл.
— Нет, Гейл, все это к тебе совершенно не относится. Ты у меня булочка с кремом, ты мармелад и пастила, мягкая и сладкая, вот почему я… все… тебя любят. А теперь постарайся быть профессиональной, мармеладница несчастная, не раскисай и веди репортаж. Это же настоящая человеческая трагедия.
— Я не могу, я уйду…
— Ты не можешь уйти! — кричал Дикинс. — Это непрофессионально!
— Уйти? — заикаясь, спросил обеспокоенный Уоллес. — Она хочет уйти?
Дикинс сердито фыркнул:
— Она не хочет уйти. Она не может уйти, по крайней мере, сейчас.
