Снова мотнув головой, Ливия взобралась на каменную балюстраду, заменившую деревянное ограждение. Потом повернулась к кукле спиной и уселась верхом на перила.
Энни замерла в нерешительности. Свернуть разговор или продолжить? Ей следовало узнать побольше о мутизме[28] и психологических травмах у детей. Пока же она могла полагаться лишь на собственное чутье.
– Я бы здорово рассвирепела, если бы мой папа обижал маму, – продолжала Плутовка. – Особенно, если бы я не могла никому об этом рассказать.
Ливия принялась скакать на воображаемой лошадке, обнимая балюстраду.
– Или спела бы об этом песенку. Кажется, я уже упоминала, что пою божественно. – Плутовка взяла несколько нот и изобразила вокализ. Энни тренировалась не один год, чтобы научиться петь голосами своих кукол, произвольно меняя тембр, что отличало ее от других чревовещателей. Наконец кукла замолкла. – Если захочешь, чтобы я спела еще о том, что случилось, дай мне знать, – предложила она.
Оставив лошадку, Ливия повернулась и посмотрела на Энни, потом на Плутовку.
– Да или нет? – прощебетала кукла. – Я жду твоего мудрого решения. Как скажешь, так и будет.
Ливия опустила голову и принялась обдирать остатки розового лака с ногтя большого пальца. Явное «нет». Энни вздохнула про себя. А чего еще она ожидала? Неужели она и впрямь думала, будто ее неуклюжее вмешательство способно исцелить такую глубокую травму?
Поерзав на балюстраде, Ливия подняла глаза на Энни. Потом медленно, нерешительно кивнула.
Энни показалось, что сердце замерло, пропустило удар.
– Вот и хорошо, – откликнулась Плутовка. – Я назову свою песню «Баллада об ужасной истории, приключившейся с Ливией». – Энни торжественно откашлялась, надеясь, что ее нехитрая уловка поможет вытащить запретную тему из темноты на свет, сломав печать молчания. Это самое большее, что она могла сделать для Ливии.
Маленьким девочкам гадкие вещи видеть не полагается,
И все же порой, и все же порой такое случается…
Она продолжила свою песенку, импровизируя, как и накануне, но на этот раз исполнила стишки серьезным тоном, без воплей и подвываний. Ливия ловила каждое слово куклы, потом важно кивнула и вернулась к игре в лошадки.
Услышав шум за спиной, Энни обернулась.
Тео прислонился к углу дома в дальнем конце крыльца. Даже издалека были отчетливо видны хмурые морщинки у него между бровями. Он слышал песенку и явно не одобрял затею Энни.
Ливия тоже его заметила и замерла на балюстраде. Тео подошел ближе, неслышно ступая по каменным плитам.
«К черту его неодобрение», – пробормотала Энни про себя. По крайней мере, она пыталась помочь Ливии. А что сделал он, кроме того, что испугал девочку?
Плутовка все еще сидела у нее на колене. Энни резко подняла куклу.
– Стой! Кто идет?
Тео застыл на месте.
– Тео Харп. Я здесь живу.
– Это ты так говоришь. Докажи.
– Ну… мои инициалы вырезаны на полу беседки.
«Да, рядом с инициалами Риган».
Плутовка недоверчиво вздернула подбородок.
– Ты хороший или плохой, мистер Тео Харп?
Он изогнул темную бровь, внимательно глядя на куклу.
– Я стараюсь быть хорошим, но это не всегда легко.
– Ты съедаешь овощи? Не оставляешь их на тарелке?
– Все, кроме брюквы.
Плутовка повернулась к Ливии и произнесла громким театральным шепотом:
– Он тоже не любит брюкву. – Кукла снова взглянула на Тео: – Ты не бузишь и не упрямишься, когда приходит время принять ванну?
– Я принимаю душ. И мне это нравится.
– Ты выбегаешь из дома в одних носках?
– Нет.
– А таскаешь сладости, когда никто не смотрит?
– Только ореховое печенье.
– Твоя лошадь пугает детей.
Тео бросил выразительный взгляд на Ливию.
– Вот почему детям нельзя заходить в конюшню без меня.
– Ты когда-нибудь ругаешься? – продолжала Плутовка.
– Стараюсь не ругаться, – серьезно ответил Тео. – Только если «Сиксерс»[29] проигрывают.
– Ты умеешь сам причесываться?
– Да.
– А ногти грызешь?
– Нет, совершенно точно.
Плутовка тяжело вздохнула, опустила голову и спросила, понизив голос:
– Ты когда-нибудь обижал мам?
– Никогда, – не моргнув глазом, ответил Тео. – Никто не должен обижать мам.
Плутовка повернулась к Ливии, склонив голову набок:
