Виктор прикинул: хлеб — две тысячи буханка, чай — где-то три, сахар, наверное, уже пять стоит. Ох, отстал от жизни, отстал. Килограмм макарон, лапши — еще пять. Масло сливочное… На брикетик в полкило хватит. Ладно.
Он вышел на веранду, натянул шерстяные носки, обул резиновые высокие галоши. К полету готов! На крыльце покрутился, глядя на зарево в полнеба. Разошлось солнышко. Не греет только, зараза. Где весна-то? Где весна, я вас спрашиваю?
Нет у природы ответа. Был бы пришвин, примечал всякие особенности, почки березовые там, следы заячьи, мох с южной стороны, глядишь, природа и поделилась бы информацией. А так…
Закрыв дверь, Виктор вбил в петлю щепку. Он уже направился к калитке, как уловил в грядках странное движение.
Сердце вздрогнуло.
Что-то большое ползло по границе участка, все больше забирая к нему, мимо смородины, мимо яблони, вороша ветки и выламывая ограждающие кусты кирпичи. Крокодил не крокодил, человек не человек. Существо хрипело, дышало, трясло большими лохматыми ушами.
Виктор сглотнул. Подумалось: здравствуй, прибавление в штанах.
— Кто здесь? — сипло поинтересовался он, на всякий случай отступая на ватных ногах к дому.
Существо захихикало и отняло лицо от земли, превращаясь в чумазого, в шапке-ушанке, безногого Егорку Соболева.
— Ну ты, дядя Витя, и струхнул!
— Струхнешь тут, — Виктор, испытав сладкое облегчение, шагнул ползуну навстречу. — А ты чего?
— От мамки сбег.
Егорка снова захихикал. Он пьян, понял Виктор. С Елохой набрался. Или еще с кем.
— А коляска?
— А на хрена мне коляска? — ожесточился лицом парень. — Я, видишь, и так… Как к своим мимо "чехов", на локтях, по-пластунски.
— Куда к своим-то?
— Да куда-нибудь.
Виктор подхватил Егора за рукава фуфайки, подтащил, хихикающего, к лавке. В глине, в стебельках молодой травы, он действительно походил на какое-то непонятное существо. На лихо. На лешего. Укороченные ноги глядели вверх обмотками из поролона.
— Дай-ка я тебя…
— Хрен! — отмахнулся от Виктора, попытавшего его подсадить, Егор. — Я и сам могу.
Он ловко закинул обрубки ног на доску, но тут же качнулся и едва не сверзился, как недавно Елоха. Виктор не без душевной боли смотрел на него, шмыгающего носом и сбивающего вверх падающий на глаза меховой козырек. Ему вдруг стало понятно, что ни в какой магазин он сегодня не попадет. И с баней, скорее всего, выйдет пшик.
— Дядь Витя, у тебя водка есть? — выглянул из-под козырька Егор.
— Не дам, Егор, извини, — сказал Виктор.
— Бойца не уважаешь? — мгновенно вызверился Соболев. — Мне ноги!.. Я за тебя, за страну — в Чечне подыхал!
Он задергался, будто в припадке.
Виктор почти увидел, как, пристыженный, семенит в дом, как торопливо достает остатки водки, как накладывает на тарелку закуси, и мотнул головой.
Это раньше. До повести.
Он вдруг понял, что нет в нем прежнего чувства к Егору, как к убогому, есть только желание помочь, придать смысл его жизни.
— Что смотришь? — спросил Егор. — Жалко меня, да?
— Нет, — сказал Виктор. — Накапливаю рабочий материал. А вообще думаю, как мне тебя от тебя же самого спасти.
Соболев неожиданно посмотрел серьезно.
— Я пьяный очень. Меня спасти нельзя.
— Значит, будем отпиваться горячим чаем, — сказал Виктор и присел перед парнем. — Хватайся.
Егор криво усмехнулся.
— Лошадка, да?
— Старая, сорокадевятилетняя. Ну же!
Парень, помедлив, закинул руки Виктору на плечи.
— Готово, товарищ конь.
Виктор, наклонившись, подхватил Егоркины ноги под коленями, слегка подбил непрошеный груз вверх. Егор оказался не особенно тяжелым. Не тяжелее мешка с цементом или мукой.
— И-эх!
Соболев интимно дохнул в ухо:
— Вези меня, олень…
— Сам ты олень!
Виктор поднялся на крыльцо, выдернул щепку и открыл дверь.
— Так, — сказал он, опуская Егора на табурет на веранде, — грязного я тебя в дом не понесу. Снимай фуфайку к чертям. Зараза, и меня-то измазал.
— Это ты сам, — парень принялся выковыривать непослушными пальцами пуговицы из петель. — Мне слова не дал, сразу в седло…
Подсохшая глина крошилась на доски пола.
Виктор вооружился щеткой и прошелся жестким волосом сначала по себе, затем по штанинам Егора, приводя их в более-менее божеский вид.
