Агент не сводил с него глаз. И вдруг до его слуха донеслись слова этого парня, обращенные к упитанному буфетчику:
— А ты, мил человек, веревочку напрасно на пол бросаешь!
— Аль тебе за чем нужна? — сонно ответил буфетчик.
— А может, мне и нужна. Ха-ха-ха! — залился скверным хохотом парень. — Бечевочка, слышь, вещь пользительная… мало ли, на что требуется. Из бечевочки можно петельку сделать.
И он, как-то плотоядно оскаливая хищные белые зубы, громко затянул песенку:
Эх, бечевка, эх, бечевочка,
Петелька моя!
Ты люби, люби ворочка,
Паренька — меня!..
Услышав эту песню, эти слова, агента словно что-то толкнуло. Он немедленно бросился из «Пекина», позвал полицию и, войдя снова в грязный трактир, направился к парню и ареставал его.
В первый момент этот парень, оказавшийся крестьянином Ефремом Егоровым, страшно изменился в лице, по-видимому, сильно струхнул. Но по мере доставления его в сыскную полицию он оправился от испуга и совершенно развязно, почти нагло, отрицал свое знакомство с Захаркой, равно как и соучастие в убийствах.
— Знать не знаю, ведать не ведаю, — повторял он на все задаваемые ему вопросы…
Нам повозиться с ним пришлось немало. Как его ни сбивали наши опытные в допросах агенты, он стоял на своем. Было очевидно, что мы имеем дело с опытным и ловким злодеем.
Сыскная полиция убедилась, что такого «молодца» можно смутить, только представив ему явные, неоспоримые улики его отвратительного преступления. Поэтому все усилия были направлены на розыск таинственного Захарки.
Некоторое время все эти розыски были совершенно безрезультатными. Были обследованы все ночлежки, все питейные места, все тайные и явные притоны разврата, но Захарку найти не удавалось.
Совершенно случайно одному из агентов удалось услышать от одного из посетителей трактира, что говорят, будто «какой-то Захарка заболел». Немедленно бросились по всем больницам. Были пересмотрены все приемные книги и, к счастью, в Петропавловской больнице нашли лицо, значащееся крестьянином Новгородской губернии Захаром Борисовым. Теперь в руках сыскной полиции находился субъект, известный в воровской братии под кличками «Захарка», «Никитка», «Бориска». Арест его произошел в самой больнице.
Он вошел в контору больницы, вызванный для допроса, в халате, бледный, трясущийся.
— Это ты убил человека на Семеновском плацу? — сразу огорошили его.
Он совсем растерялся и еле-еле ответил:
— Что вы… помилуйте… и не думал никого убивать.
— Ты лжешь. Твой приятель Ефремка все нам рассказал, выдал тебя. Сознавайся лучше откровенно.
— Ефремка?! — вырвалось из его побелевших уст. — Подлец… что же, теперь, видно, и впрямь попался.
И он показал следующее. Вечером 24 ноября сидел я в доме терпимости в Свечном переулке. Эх, хорошо там: лампы горят, девицы разные с тобой, вроде как с господином, деликатно обходятся. И девицы необидчивые, если ты им по шее, они — «мерси боку» говорят! Тепло! И водочка и закусочка… Должно быть, часов в 11 пришли мой приятель, Ефрем Егоров, и с ним какой-то высокий молодой человек, одетый в синюю поддевку. Его Ефремка братом своим Иваном называл. Иван был пьян. Ефремка с Иваном сели за столик и пива потребовали. Подсел и я к ними стал Ефремке Егорову плакаться на судьбу мою, что, дескать, работы лишился, околачиваюсь без дела, никакого пристанища не имею. А он, Ефремка, хитро улыбается и говорит мне: «Эх, дурак ты и есть, статочное ли дело[10], чтобы в Питере, в первейшей столице, да делов не сыскать?» А где, говорю ему, делов этих сыщешь? Тоже нашего брата немало тут шляется, всем работы не очень-то хватает. «Иди, — говорит Ефремка, — со мной, у меня и переночуешь, а после я тебя на место поставлю».
Затем Захар Борисов рассказал, что во время питья пива Егоров вынул цыгарку, размельчил ее и незаметно высыпал табак в стакан Ивана, а тот, не увидев этой проделки, выпил эту отвратительную ядовитую смесь пива с табаком. В этом веселом заведении Иван показывал новенький плакатный[11] паспорт и хвастался собутыльникам купленными им рубахой и шароварами. «У меня, слышь, деньги есть, есть…» — говорил совсем очумевший от «смеси» горемычный Иван.
