Затхлость — вот главное свойство последнего десятилетия; какое-то болото во всем, несмотря на декадентство в искусстве и нравах, на легкость поведения; постоянно думается, что где-то уже видал происходящее, это уже было в истории, случалось не раз; увы, все повторяется, но в худшем, дилетантском варианте, с пошибом ломбардного ростовщика, что сидит на чужих вещах и ловит момент, чтобы присвоить их себе иль перепродать. Все кричат о свободе, о новинах, о модерне, как в двадцатые годы, а чувствуется тлетворное, душное, гниловатое, — так припахивает древесный трупище в лесу, зарастаюший плесенью и мхом, когда осталась лишь форма, очертания прежнего, а жизни в нем уже нет. Вот и в отношениях друг с другом разнузданность, расхристанность, нахрап, желание слабого подмять, стоптать, загнуть в калачик, чтобы не рыпнулся; не случайно же расхожая картинка по телевизору: сильный бьет ногами лежащего, и чтобы обязательно угодить в печень, в лицо, чтобы поверженный лежал в луже крови, и эту кровищу надо обязательно показать, и не однажды, да крупным планом, показать язвы и раны, и сукровицу, и гримасу боли иль смерти. Нас заставляют привыкнуть к виду крови, смерти, притерпеться, отупеть от этих картин, чтобы мы не страдали, не мучались душою, а моховели и коростовели, тем самым далеко, безязыко удаляясь друг от друга.
Те, кто заправляют телевидением, — мазохисты и садисты одновременно, они испытывают возбуждение от чужой боли, от крови, от растления; они цинично одергивают нас, де не нравится, не смотри, выключи экран. Мы платим за духовный нравственный продукт, они же его странным образом переваривают, пропускают сквозь испорченный мозг и подают на наш стол бурду, помои, что не сьедят и свиньи. Они хотят, чтобы народ скис, вовсе упал духом, изверился, довольствовался малым, опустил руки. Потому для него ежедневное меню на экране: дворцовые сплетни мордобой, стрельба, секс, спид, наркотики, дебильные рожи, грязные подьезды, взрывы, трупы, беды, беды, беды, несчастья, и ни одного радостного улыбчивого лица, кроме кукольного личика эстрадного пересмешника с оловянными глазами, издевающегося над людьми, и каким-то маслянистым, отупело-тоскливым, безрадостным от дурацкого смеха залом, когда все стесняются иль стыдятся друг друга: и невольно у каждого грустного иль уставшего человека в России возникает вопрос: а зачем вообще жить в такой стране, в таком бездушном мире, обьятом проказою?
Вот если такому "герметику", предположим, подать на стол худо пропеченный хлеб с овсюгом, мякиной, павший на оселку, плохо выбродивший, смахивающий по вкусу на глину, он с гневом воскликнет: "Кто испек подобную мерзость!? А ну, тащите сюда Тяпкина-Ляпкина! Я с него шкуру спущу!" С одной стороны он будет прав; действительно, зачем зря переводит добро…Но ведь можно же в ответ ему и возразить по примеру либералов: "Уважаемый господин, не нравится — не ешь, ходи голодным. А голодное брюхо после переварит и долото". Но ведь самое смешное, что наших замечаний они не услышат, ибо понимают увещевания лишь из своего клана, из своей касты посвященных, из своего" герметического союза". В этом главное несчастие герметиков:они слышат не совестной душою, но лишь собачьим преданным хозяину ухом, и только свой своего. Для других мольб их сердце закупорено. Эти команды для нас неслышимы, они отдаются тайно, пересылаются своими секретными путепровода ми, к которым нам, простолюдинам, не подключиться. Мы живем вроде бы в России, но уже и на разных землях; еще без проволочного ограждения, по которому пущен электрический ток, но стена эта уже подвидится, мыслится, как существующая. И к этому ощущению одиночества, покинутости нас подводят ежечасно, ежедневно идеологи, учители "нового мирового порядка", где места национальному, сокровенному не оставлено. "Привыкай, что подают на стол. Смирись, гордый человек! Голодное брюхо переварит и долото".
Со всех сторон вопят нам о хлебе насущном, нарочно позабывая о духе, а тот хлеб становится все непригляднее и скуднее. Нам говорят: "Не нравится — не читайте, не смотрите, не любуйтесь, не наслаждайтесь…Ах, вам не нравится? — тогда не дышите и не живите". Такова грубая формула отрицания чужого мнения, этики, эстетики, навязывания своего вкуса, своей подворотни, своего запаха.
