Батальон отдыхал после сегодняшнего боя перед завтрашним: уставшие вусмерть бойцы храпели, постанывали и что-то вскрикивали во сне среди развешенных для просушки маскхалатов, разгрузников, тельников, рукавиц, в черной тесноте своей фронтовой “казармы” — то ли бывшего склада, то ли гаража, заполненного от земляного пола до ветхой крыши испарениями потных тел и влажной солдатской одежды и обувки, запахами ружейного масла и пороховой гари. Несколько бойцов не спали, и комбат не стал их ругать — они все крутили и крутили до затмения своей душевной боли хрипловатый раздрызганный магнитофон, из которого под гитару пел их друг Мишка Рогозин, убитый сегодня. Вчера еще балагур-неунывака отправлен уже домой “грузом-200”. Мы с комбатом присели в каптерке, выкурили с мальчишками еще по одной сигарете, помолчали…
Пора было на боковую. Оглядываю “спальню” комбата, где вместо гобеленов красуются плакаты с правильными девизами. Над койкой командира: “В жизни есть две ценности — русская женщина и автомат Калашникова”. Четко и недвусмысленно — и то, и другое создания совершенные и могут сразить наповал. “Если не знаешь, что делать, — делай шаг вперед!” — это над замполитовской лежанкой. И еще несколько афоризмов — для всех: “Воин! Не забывай, что женщины в большинстве своем отдают предпочтение тем, кто умеет добиваться успеха. Воин! Множь свои ратные успехи, не останавливайся на достигнутом!”, “Кроме мишени, у воина должны быть и другие цели”, “Душу — Богу, сердце — даме, жизнь — Отечеству, а честь — никому!”
Стали разоблачаться перед сном. Я увидел, что плечо комбата залеплено лоскутами пластыря, а его ватная куртка, летний камуфляж и тельник — как решето.
“Это что, осколками?!” “Да, еще когда первый раз пытались к комендатуре прорваться… Ничего страшного, так — мелочь, хорошо, что по башке не сильно досталось”. Комбат поднял руку, ощупывая припухшее подглазье и висок. Ссадины от мелких осколков уже подживали, синяк, расплывшийся в пол-лица, из фиолетового становился желтым…
Вспомнили с комбатом сегодняшнее телефонное объяснение по поводу этого фингала. “Да ну их в … — унял мое негодование подполковник, — сявки эти не стоят того, чтоб о них говорить. Наплевать и забыть! Давайте лучше поспим, а то ведь завтра работать”.
Назавтра он повел свой батальон в бой, и однополчане, осажденные в гудермесской комендатуре, были освобождены…
* * *
Из офицеров с большими звездами комбат, если успел вырасти до майора или подполковника, — последний, кто делит со своим солдатом и окоп, и миску каши, и последний цинк патронов. Комбатам, наряду с их достаточной жизненной умудренностью, солидностью должности, масштабом выполняемых задач, еще в полной мере свойственны и нерастраченное лейтенантское бурливое озорство, и готовность ротного командира подняться в атаку первым и по-молодецки взять на себя ношу поболе других. В Чечне всякое случалось. К примеру, лейтенант-первогодок не может запустить заглохшую БМП: “ЗИЛ знаю, БТР знаю, а “бээмпэшку” — не очень, только раз в училище водил!” Рядом ротный, вчерашний конвойник, вертит в руках трофей — то ли советский “Фагот”, то ли американский “стингер” бандиты оставили. Полковые специалисты далеко, а комбат — вот он, рядом, такой же грязный и взмыленный после боя, так же на брюхе поползал. Во всем разберется, все точки над “i” расставит.
На комбатовском уровне проходит тот рубеж, где мужество и отвага достигают высших пределов в своем изначальном романтическом смысле, истинном боевом качестве, в кристальной чистоте. Командиры полков, бригад и дивизий пусть не обижаются — многие из них по праву носят свои медали “За отвагу” и ордена Мужества. Но на широком размахе их действий проявляются уже другие нужные военному человеку качества — тактическая и стратегическая прозорливость и инициатива, способность аккумулировать и анализировать разноречивые данные. И умение распорядиться своими батальонами, командовать своими комбатами. Несомненной для этих категорий становится и оглядка: налево, направо, в тыл, и наверх — не на Бога, на начальство. Оглядка расчетливо-трезвая, по-командирски грамотная, но иногда и сугубо лично охранительная, когда не интересы дела в фокусе, не жизни людей, а свое кресло и то, что в нем уютно помещается.
