Александр БОРОДАЙ
От заголовка “Батяня-комбат” я отказался по причине шлягерной заезженности этой любэшной песенки. Поп-артист Расторгуев, облаченный в ладно скроенные галифе, благое, в общем-то, дело сделал, на всю Россию громко спев про “Е-комбата”, который не прятался за спины ребят, в какофонии нынешнего “металла” и попсы воздвиг образ сильного и правильного военного. Собирательно-обобщенный портрет нашего командира батальона, повоевавшего в Чечне, не хотелось бы писать лозунгово-плакатно на фоне залпов батарей. К тому же многие наши комбаты и сами сочиняют и поют песни про войну и легко отличат эстрадно-сценические шумовые эффекты от всамделишной орудийной канонады. Да, приходилось наблюдать за боевой работой комбатов под шум боя, слышать команды: “Батарея, огонь!” и “Батальон, вперед!”. Дожидались передыха, и когда остывали автоматы, “шайтан-трубы” станковых гранатометов и минометы, когда был принят доклад о наличии людей, мы садились в палатке, землянке, в затишке под кустиком и беседовали “за жизнь”…
1. Комбат-1 (Гудермес)
В шестнадцать ноль-ноль комбригу позвонил из Ханкалы генерал:
— Ты там разберись со своими офицерами — мне докладывают, что у тебя уже комбаты с фонарями ходят. Там у тебя что, по пьянке мордобоем занимаются?!
Подполковник опешил, но, слава Богу, тут же сообразил, о ком и о чем идет речь.
— Да этот комбат был ранен и контужен в бою! Нам здесь пьянствовать некогда! Вам, товарищ генерал, кто чепухи наплел? Вот ему бы я фонарь поставил — за клевету на боевых офицеров!
— Ну ладно, не кипятись, — успокоил генерал, — ошиблись, значит.
В другое время, в другом месте над такой “дезой”-поклепом просто бы посмеялись, но тогда, в декабрьском Гудермесе, когда обстановка была накалена до предела, у многих чесались кулаки — так хотелось поставить заслуженный фингал под глазом зоркому наблюдателю из вышестоящего штаба. Мужики матерились в адрес вруна-стукача очень зло, но скоро угомонились, занявшись боевой работой. Я же, пристально наблюдая за этой денной и нощной работой, все чаще выделял среди офицеров санкт-петербургской бригады рослого подполковника, чем-то похожего на популярного актера Георгия Буркова. С этим офицером, Сергеем Валентиновичем, чаще всего советовались комбриг и генерал из вышестоящего штаба, ему доставались самые сложные задачи в ходе боевых операций, он не только руководил действиями своего батальона, но и лично возглавлял одну из штурмовых групп, которые выбивали моджахедов из городских кварталов. Комбат-1 первым появлялся утром у штаба — в белом маскхалате, с автоматом и радиостанцией, напружиненный и сильный, немногословно-деловой и строгий. После операции он последним снимал мокрый посеревший балахон, а радиостанцию не выключал, только просил заменить севший аккумулятор, чтобы не потерять нить-узду управления своим повоевавшим, пораненным, уставшим, но не сдающимся батальоном; интересовался, куда отправили раненых, распоряжался о горячем ужине для солдат, о ремонте потрепанных бэтээров, давал указания ротным. Не входило в мои планы писать об этом офицере — в те дни только и забот было в бригаде, чтобы вызволить из блокады наших ребят, остающихся в гудермесской комендатуре. Тяжелая, гнетущая обстановка не располагала к неспешным душевным беседам, каждый был комком нервов. Но с комбатом-1 мы все ж познакомились поближе…
В бригаду прилетел генерал из Ханкалы, туман не выпустил “вертушки” обратно, и мне пришлось уступить старшему по званию единственную гостевую койку в командирской комнатке какого-то сельхоз-объекта, где устояли кирпичные стены и даже стекла не все еще были выбиты. Сам же отправился ночевать в комбатовскую землянку, где пожалел лишь о том, что с первого дня не обосновался в этой тепло-радушной тесноте. Комбат-1 обустроился капитально, понимая, что здесь придется зимовать: землянка глубокая, сухая и теплая. И вместительная ровно настолько, чтобы можно было проводить с офицерами батальона и совещания, и редкие застолья по случаю. В тот день как раз и выпал такой случай — прилетевший генерал вручил группе отличившихся кавказские кресты — знаки “За отличие в службе”. Серьезные награды полагалось обмыть в солдатской кружке, что и было сделано чинно и благородно. В комбатовской землянке за большим дружным столом, в тесноте да не в обиде, собралось десятка полтора фронтовиков этого батальона да двое офицеров-омоновцев, волею обстоятельств оказавшихся в оперативной бригаде внутренних войск. За ужином выпита была самая малость — одна на всех литровая бутылка германской водки с кавказской фамилией ASLANOW на этикетке разливалась по кружкам так, чтоб хватило на четыре тоста. Все чин-чинарем. Да и не могло быть иначе, если во главе стола — комбат-1. Кстати, и свой рубиновый крест, полученный еще месяц назад, он обмыл и привинтил на камуфляж только сегодня, вместе с подчиненными — раньше не хотел, поскольку считал, что его офицеры и прапорщики такой награды достойны были в неменьшей степени. Он верховенствовал по праву: по возрасту и опыту, по должности и званию, по уважению и авторитету. Недолгий наш ужин завершил еще одним неназойливым напоминанием-инструктажем.
