Продолжая разговор, Юдин сказал, что один из высших командиров Советской Армии, принадлежащий к группе лиц, недовольных правительством, после войны сам войдёт в состав правительства и, влияя изнутри на руководство страной, добьётся перемен в политике правительства. По тону, каким Юдин произнёс всё это, я поняла, что существование преступной группы среди военных его радовало и он разделял её вражеские установки.
По возвращении домой под свежим впечатлением я передала содержание состоявшегося разговора с Юдиным моему мужу Александру Рупневскому в присутствии моей дочери Майи Водовозовой.
Вопрос Юдину: Что вы теперь скажете, после того как ваше заявление о вражеских намерениях некоторых военных воспроизвела и Наталья Водовозова?
Ответ: У меня нет оснований не верить Водовозовой, которую я знаю как женщину серьёзную и правдивую. Однако я просил бы Наталью Дмитриевну привести и другие обстоятельства нашей встречи, если она их не забыла.
Заявление Водовозовой: Пожалуйста, Сергей Сергеевич! Я пришла к вам в дом уже затемно. В вашем кабинете были спущены шторы, и на столе горела лампочка. Через несколько минут вы вошли, держа в руках ключи от своей автомашины.
Я вас редко видела в таком возбуждённом состоянии. Вы усадили меня в кресло и наедине передали разговор с вашим знакомым военным. Меня удивляет, что вы не вспоминаете столь существенного разговора, который мне полностью, во всех деталях врезался в память.
Вопрос Н. Водовозовой: Юдин называл вам кого-либо из участников группы военных?
Ответ: Называл.
Вопрос Н. Водовозовой: Однако на очной ставке вам эту фамилию называть не следует.
(После заявления арестованного Юдина С.С. о том, что у него не имеется вопросов к арестованной Водовозовой Н.Д., последняя уводится с допроса.)
Вопрос: Быть может, теперь наконец вы покажете всю правду?
Ответ: Показания Натальи Водовозовой соответствуют действительности, и я их подтверждаю.
Наталья Водовозова на очной ставке в моём присутствии не назвала фамилию военного, разговор с которым я ей передал. Однако она действительно эту фамилию знала с моих же слов.
Это мой старый знакомый ещё с довоенных лет, командующий артиллерией, главный маршал артиллерии Воронов Николай Николаевич.
До встречи с Водовозовой я неоднократно виделся с Вороновым, и, как уже показывал, весной 1942 года он приезжал навестить меня в санатории «Архангельское» под Москвой, где я отдыхал после болезни.
По выздоровлении я посещал Воронова на его даче по Можайскому шоссе.
Встречаясь с Вороновым, я ему, как другу, высказывал свои обиды и недовольство якобы несправедливым отношением ко мне правительства, в силу чего мне не дают свободно хозяйничать в институте Склифосовского. Я далее утверждал, что учёных в Советском Союзе зажимают, что в стране отсутствуют политические свободы, и высказывал некоторые другие клеветнические измышления о положении в СССР.
Воронов относился сочувственно к моим враждебным высказываниям, но до поры до времени своими политическими убеждениями со мной не делился.
Откровенная беседа у меня с Вороновым состоялась в конце 1942 года на его даче.
Вопрос: В чём она заключалась?
Ответ: За давностью времени я затрудняюсь воспроизвести дословно весь мой разговор с Вороновым в 1942 году, но смысл его, как я хорошо помню, сводился к следующему.
При встрече с Вороновым я, как обычно, начал с высказывания обид на своё якобы незавидное положение как ученого и несправедливое отношение ко мне правительства, после чего стал ругать существующие в стране порядки.
Воронов на этот раз не только согласился со мной, но и выразил своё отношение к политическому положению в стране.
Воронов заявил, что военные недовольны политической обстановкой в стране и, пользуясь тем, что во время войны они обрели определённую силу, имеют намерение оказать давление с целью изменения существующих порядков.
– Сейчас, когда идёт война, этим заниматься не время, – продолжал Воронов, – но вот закончится война, и дела пойдут по-иному.
В заключение разговора Воронов заявил: «Подождите. С окончанием войны наши люди войдут в правительство и изменят политический курс в стране».
