Через два месяца Зиновию Бедакину принесли корректуру третьей части его нового романа-трилогии «Угодья и половодья». Сверху была пришпилена записочка Кудыковского: «Что мог – исправил. Работал по словарям. Если что не так – извините. К.».
Бедакин начал читать прямо с третьей главы. Карандаш медленно падал у него из рук.
«Игнатий, – прочел Бедакин, – прыгал на одной ноге по меже и ловил рыбу. Небогатые жаворонки запрягали лошадей и били сапогами простоквашу. Свистели колеса, вбивали гвозди суки. Вдали было весело».
Еще более странные строки, родившиеся при помощи толковых словарей и его языка, мелькнули перед Бедакиным в следующей главе.
«Зоя рыла землю. В голове у нее шел снег и молодой медведь сверлил стену. В ушах танцевали холодные бани. Еще минута – и она бы пошла дождем».
Бедакин растерянно оглянулся, убедился, что в комнате никого нет, и быстро зачеркнул обе фразы.
«Игнатий шел по меже, – торопливо вписывал он, – и вокруг него пели жаворонки. Вдали пахло сеном…» Здесь так сделаем: «Зоя страдала. В ушах у нее шумело, и перед глазами плыли круги…» Пойдем дальше…
«Иван Петрович малапурил…» Не стоит… «Иван Петрович курил» – это будет лучше… «Даль стырчевела…» Не надо. «Даль синела». Так будет красивее…
Еще через два месяца роман «Угодья и половодья» появился в печати.
– Не понимаю тебя, – сказала жена Кудыковскому, прочтя роман, – хороший роман. Что ты злился? И очень простой, понятный язык. Что ты от него хочешь?
– Теперь решительно ничего, – хитро ухмыльнулся Кудыковский. – Прекрасный писатель! Кстати, Вера, вели выкинуть эти словари, которые я купил. Кажется, мне они больше не понадобятся,
Аркадий БУХОВ, 1935 г.
Я за словом в карман никогда не лез. Вот, помню, намазали мне половину булки маслом и вишнёвым вареньем сверху полили. Выбежал я во двор и скорее, чтобы сладкое по пальцам не растекалось, начал есть. А тут Танька из второго подъезда:
- Дай попробовать маненько!
- Бе-бе-бе, фиг тебе!
- Ах ты, жадина-говядина!
И все ребята во дворе подхватили:
- Жадина-говядина, жадина-говядина!
Другой бы заревел от обиды, а я им сразу в ответ:
- Танька-жиртрест, всё подряд чужое ест!
А то ещё классе в пятом было. Попросила меня Ленка Перфильева её портфель до дома донести. А наши все следом из школы выскочили, дразнить начали. Танька среди них первая:
- Жених и невеста, тили-тили тесто!
Перфильева так отпадно покраснела и убежала, а я за словом в карман не полез, ленкиным портфелем в Таньку запустил и прокричал:
- Толстая корова ходит в мехах, сто лет без жениха!
Здорово, в общем, припечатал: Таньку до самого выпускного «чернобуркой» за тот её воротник и дразнили.
Да что ты! Если повспоминать - я столько смешного за жизнь начубучил, многим мало не показалось!
Вот, например, вчера меня замминистра вызвал. То есть вызвал-то он на сегодня, а позвонил вчера. И давай орать:
- Бездельники! Где проект водоотвода, ещё в мае должен был быть! А к нам, недоноски, завтра сам приедет, как я перед ним отчитаюсь?!
Я выслушал и говорю в трубку:
- Чем как идиот орать, лучше меньше воровать! Бе-бе-бе!
Он булькнул, хрюкнул и прошипел:
- Ну, завтра в десять.
И вот я собираюсь. Танька мне на спине костюм щёткой чистит, а я в зеркало вижу: у неё слезинки на глазах.
- Не плачь, - говорю, - Тань. Я сейчас и самому, если он чего такое себе позволит, знаешь как отвечу! Я уже и рифму придумал!
- Да уж знаю… А жить-то на что будем?
- Ничего, как-нибудь! У нас вон варенье мамино с того года осталось, я тебе булку намажу.
- Без масла?
- Конечно, сегодня с работы выгонят – на что масло-то покупать… Зато похудеешь, никто жиртрестом дразнить не будет. А то внуки вон совсем разболтались: забегут в комнату и прямо из дверей языки показывают: «Бе-бе-бе!».
Евгений ОБУХОВ
