— Что? Наши часы стоят? — как-то нервно спросил Магеррам, заметив неподвижный маятник.
— Они остановились вскоре, как тебя… как ты ушел, — Гаранфил небрежно махнула рукой.
Бильгеис поднялась, посмотрела на свои старые, удивительно точные часики фирмы «Победа».
— Пойду. Вернулся хозяин в дом… Пора и мне в своем доме зажечь свет.
Она поправила темную косынку, не сводя напряженного взгляда с огромных, старинного дерева часов. Уж она-то знала, как они «остановились»… Была одна страшная ночь, вскоре после того тяжкого разговора с дочерью… «Почему ты отдала меня замуж?». Бильгеис, спавшая в детской, проснулась от шума, выскочила босая в гостиную, включила свет. Гаранфил металась по комнате как одержимая, выдвигала ящики, рылась в каких-то коробках.
— Что случилось? Что ты ищешь?
— Ключ! Ключ! Ключ! — твердила Гаранфил. — Я не могу больше! Когда в доме темно, эти часы напоминают мне гроб. Гроб, прислоненный к стене. Он считает минуты моей жизни. И еще звонит, проклятый!
Бильгеис с ужасом смотрела на дочь. Бедная столько пережила, что, наверное…
— Если я не найду ключ, я их разобью сейчас топором.
Ключ нашелся в серванте. Подставив стул, Гаранфил открыла массивную дверку и крутила, крутила ключом, пока внутри часов что-то не лопнуло с долгим, звенящим стоном. Потом она выключила свет, как будто в комнате никого, кроме нее, не было и, как слепая натыкаясь на стулья, ушла в спальню.
А теперь говорит, что они «остановились»…
— Нет, нет, мама, не уходи! — нехорошим, больным каким-то голосом сказала Гаранфил.
— Не сбежит твой дом, оставайся, — вяло поддержал жену Магеррам.
Тетушка Бильгеис сунула в авоську свои домашние шлепанцы.
— Мама, да буду я твоей жертвой… Хоть на эту ночь. Я прошу.
— Нет, нет, дочка. Когда ты была одна — понятно. Сейчас все твое при тебе — дом, дети, муж. А завтра вы приедете ко мне и постепенно начнете перевозить свои вещи. Ну, не капризничай, Гаранфил.
Бильгеис обулась в лакированные без каблуков туфли, поцеловала на прощание своего любимчика Маиса и пошла.
— Мама, не уходи, — шепотом попросила Гаранфил, когда они вышли во двор.
— Да что с тобой, доченька? А-а-а, отвыкла от мужа, застеснялась? Ничего, ничего, обойдется. Как я сразу не догадалась? Три года ведь прошло. Можно сказать, молодожены вы теперь…
— Ох, мама…
Проводив мать, Гаранфил еще долго стояла у калитки. Неужели мать, родная мать, не почувствовала ничего? «Не капризничай, Гаранфил…» Хотя что требовать от замотанной женщины: все эти годы, можно сказать, разрывалась мать между работой и домом дочери. В последнее время на ходу спит. Какие уж тут тонкости, догадки… Откуда ей знать, она же ничего не рассказала ей о встрече с Гюляр, об их разговоре, после которого что-то сдвинулось, сломалось в ее душе. Господи, он похудел и стал таким страшным со своей большой лысой головой и крошечными ногами — туфли тридцать шестой номер! И этот горб… А вдруг у кого-нибудь из детей… За Солмаз она спокойна — высокая будет, стройная. А вот второй сын — он почему-то плохо растет, сутулится. Не дай бог…
Ах, если бы не было этой ночи! Этой и всех следующих ночей. Не может она, не может. Господи, как просто все было в семнадцать лет. Какое она имеет право обвинять мать? Смазливая девчонка из бедной семьи. Отца нет, приданого нет, и надежды сменить свое старое перелицованное пальто на модный плащ — предел ее тайных желаний — тоже нет. А кое-кто из сверстниц уже носил в ушах бриллианты, лодочки на шпильках, хвастался чернобурками, сожалея, что нельзя это все надевать в школу.
И вдруг! Золушка с окраинной улицы как в сказку попадает. Дорогие духи, отрезы, желанные лаковые лодочки и плащ. «Примите этот скромный подарок», — вежливо говорил Магеррам, ее принц, ее рыжий, уродливый карлик… Она и не разглядела его тогда, за непрекращающимся потоком подарков. Мать благодарила аллаха за ниспосланное дочери счастье. «Буду греться на старости лет у вашего очага», — мечтательно говорила Бильгеис.
Что ж ты, мама, ушла, заторопилась в свой холодный, запущенный дом, где скрипят полусгнившие ступени лестницы и за водой надо ходить к крану в соседнем дворе. Не греет, не радует и тебя мой дом. Что же ты наделала, мама! Как бы я сейчас пошла, побежала следом за тобой в наш бедный крошечный двор… Я бы погладила каждую из шести ступенек, и они бы ворчливо скрипели под моими шагами. Нет, однажды она заметила, что жених ее какой-то маленький, голова его едва доставала ей до мочки уха. И спина ей показалась странной… «Мама, он что, горбатый?!» — «Нет, доченька, это оттого, что неправильно в свое время за партой сидел. Душа, душа золотая у него».
