Долго старались распутать этот крепкий узелок. Как только не пытался следователь заставить заговорить Магеррама! Он все никак не мог поверить, что один, один человек с пятиклассным образованием мог годами расхищать продукцию завода, сбывая ее в магазин. Что спросишь с завмага — ему привезли хлеб, он проверил документы, накладные и принял груз. Затягивая следствие, Магеррам все ждал, все надеялся на обещанную Биландарлы помощь… Пока не убедился, что «добрый дядя» тихонько вышел из игры, предоставив Магерраму выкарабкиваться самому. Этот совет «взять все на себя» от него, от Биландарлы, исходил.
Разгневанный Магеррам уже готов был рассказать все как есть, хотя и понимал, что гнев — плохой советчик. Но на одном из последних допросов следователь, не поднимая глаз от бумаг, сказал: «Между прочим, недавно в автомобильной аварии погиб Калантар Биландарлы. Пo дороге в Зангелан. Трое ранены, а он… вот так». И в глаза ему пытливо глянул, надеясь подловить тайную радость. Ведь теперь его подследственному можно было и «расколоться» — какой с мертвого спрос. Но Магеррам насторожился; все это могло быть и провокацией.
Расчет понятен: Магеррам клюнет наживку, попытается свалить все на заместителя директора, начнет выкладывать доказательства…
«Ай-яй-яй, бедный Биландарлы. Такой молодой, авторитетный, дело знал», — сочувственно сказал Магеррам.
И все.
К тайной радости Магеррама, сказанное следователем оказалось правдой. «Собаке собачья смерть», — подумал тогда Магеррам, мысленно осыпая проклятиями покойного. Он ведь приметил, как Биландарлы глаза пялил на Гаранфил. И потом как-то сказал ни с того ни с сего: «А с женой тебе повезло, Магеррам». Эти слова жили в памяти, как раскаленным железом жгли его в бессонные тюремные ночи. «А вдруг прикинется, гад, другом, начнет в дом ходить, Гаранфил утешать: она же простодушна, как теленок. Еще поверит…»
Кажется, никакая новость не приносила ему столько радости, сколько весть о смерти Калантара Биландарлы.
Приговоренного к пяти годам Магеррама освободили досрочно; мебельный цех, где он работал старшим мастером, стал систематически перевыполнять план. Администрация колонии относилась к этому трудолюбивому, услужливому человеку даже с долей уважения. Просьба о досрочном освобождении была подкреплена медицинским свидетельством о диабете. А тут всерьез заговорили о готовящейся амнистии…
И однажды — кончался третий год заключения — незнакомый человек постучал в ворота. Гаранфил даже лица его не разглядела в сумерках. «На днях ждите мужа», — шепнул незнакомец и растаял за пределами слабого света, качающегося на ветру фонаря.
* * *
Вернулся он теплым летним вечером. Вот уже несколько дней ждала его Гаранфил, выглядывала в окно при звуке приближавшихся машин. Беспокойное состояние матери передалось и детям. Играя во дворе, они то и дело выскакивали на улицу. Теперь калитка их не запиралась на щеколду, как прежде. Соседки запросто заходили к Гаранфил посидеть, поболтать в прохладной тени под деревьями, выпить стаканчик чая.
Скрипнула на заржавевших петлях калитка, встрепенулась Гаранфил, и звонкий мальчишечий голос крикнул:
— Папа! Папа пришел!
Через несколько секунд подросшие за три года мальчишки висели на Магерраме, как лягушата, и только двенадцатилетняя Солмаз, поразившая Магеррама своим сходством с Гаранфил, смущенно жалась к матери.
А он тянулся к ней, к Гаранфил, через галдящих ребят, через рукопожатия искренне обрадованных соседей, которые шли и шли в распахнутую калитку. Он как-то растерянно, тревожно заглядывал в порозовевшее лицо жены, будто что-то искал в ее бездонных, под густыми ресницами глазах.
«Ждала?.. Рада?.. Все та же?»
До позднего вечера кипел самовар под деревьями, не смолкали говор, просьбы отведать угощений, — одни принесли фрукты, другие печенье, прохладное вино, маринованные баклажаны, рыбу…
Только с наступлением темноты опустел двор, Гаранфил с трудом уложила детей, и наконец они остались втроем — Магеррам, Гаранфил и тетушка Бильгеис. Поговорили о здоровье, о быстро пролетевшем времени, о крыше, которая кое-где протекает в дождливые дни.
