Бармокар слышал великий шум. Глаза его видели работу многих тысяч людей. Костры горели ярко, негасимо. Казалось, весь мир был занят только одним: подготовкой великого войска к переправе на тот берег. И в самом деле все делается не жалеючи: достаточно рук, достаточно бревен, достаточно веревок и гвоздей, достаточно денег. Все в полном достатке. Глядя на то, что творится вокруг, Бармокар не мог представить себе силу, которая могла бы противостоять этой. Судьба Рима наверняка решена, предрешена, предопределена… Но кем? Богами? Судьбой? Ганнибалом?..
Бармокар спросил друга:
– Риму – конец?
Гано Гэд рассмеялся:
– Глазам своим веришь? Ушам своим доверяешь? Мне веришь? В крепость Ганнибалова слова уверовал? Или еще нет? Подумай, умная ты голова, Бармокар! Кто эту силу сломит? Рим? Разве римские корабли могут ходить по суше? Не могут! А теперь думай сам и отвечай сам себе. Или ты хочешь все от меня услышать?
– Хочу, Гано, хочу…
– Так слушай… – Гано Гэд вытянул руку вперед. – Ты видишь все собственными глазами. Сколько здесь войска?
– Не сосчитать.
– Верно. – Гэд заговорил горячо, убежденно: – Я скажу так: вот закончим поход, пограбим Рим, – а там есть что грабить, – и вернемся домой. Я женюсь. Куплю себе домик. Знаешь – где? Не в Карфагене. В Утике – вот где! И заживу с какой-нибудь молодой нумидийкой. Они не избалованы, хозяйки отменные и в постели заставят потеть. Я их знаю. А ты прихватишь Рутту. Верно, прихватишь?
Бармокар кивнул.
– Почему бы и нет! Золота у тебя достанет к тому времени. Дом у тебя и сейчас неплохой. Сможешь купить рыбачье суденышко и – поплывешь по волнам. Разве плохо?
Бармокар вздохнул, сладко прикрыл глаза: да, это его мечта – дом, жена, дети. Но так, чтобы в доме был полный достаток. Ибо нищенства – хоть отбавляй. Достаток нужен! Верно, в Риме всякого добра отыскать можно, если пошарить как следует. Римляне сами пограбили немало. Пусть поделятся – это было бы справедливо! Ганнибал пока что держит свое слово. Сдержит, наверное, и главное – Риму спуску не даст!
– Однако где твоя Рутта?
Бармокар открыл глаза, как после сладкого сновидения. Где Рутта? Там, где слоны. Надо поискать слонов. Ежели здесь мастерят плоты для них, стало быть, они где-то рядом. Не за теми ли деревьями?
– Гэд, мне кажется, что надо туда.
– А что там?
– Там деревья. И должно быть, слоны.
Они направились к густой чаще, в которой содержались слоны. Туда вела основательно протоптанная дорожка, по которой водили исполинов на водопой.
Бармокар уверенно шагал, кинув другу через плечо: «Иди за мной».
– А мне рассказали забавную солдатскую шутку, – сказал Гано Гэд, чтобы скоротать время.
– Люблю шутку. Особенно – солдатскую.
– Так слушай… Значит, спрашивают одного ливийца: «Кого бы ты выбрал в жены, ежели тебе разрешили бы иметь четырех?» Ливиец подумал, подумал и сказал: «Гречанку, иберийку, римлянку и карфагенянку». – «Почему их?» – спрашивают его. «Очень просто, – отвечает солдат, – гречанка экономно вела бы хозяйство, иберийка танцевала бы с утра до вечера, а римлянка занималась бы со мной любовью с присущим ей азартом». – «А что же карфагенянка?» – спрашивают солдата. «Я бы, – говорит, – на ней вымещал всю свою злость, когда бы меня сердили, и она покорно все сносила бы»…
И Гано Гэд захохотал, да так, что не слыхал, смеялся Бармокар или молчал. Вдоволь нахохотавшись, он спросил:
– Ну как? Прав солдат?
– Не знаю, Гано.
– Но ты посоображай.
– Скажу, как брату… – И Бармокар замолчал.
– Говори-говори…
– Не засмеешь?
– Даю клятву перед богами…
– Ладно, Гано, скажу тебе так: Рутта, иберийка, в любви похлеще римлянок…
– Да ну? – изумился Гэд, будто не он свел свою прежнюю любовницу с Бармокаром. – А как тебе понравился ответ ливийца?
– Он, видимо, большой чудак, – заметил Бармокар и, круто свернув направо, пошел прямиком на огромный костер. Вокруг сидели солдаты, что-то жарили на вертелах и, весело переговариваясь, пили вино.
– Эй, милейший, – позвал одного из них Бармокар. Невысокий стройный индус откликнулся на зов и живо бросился к Бармокару.
– Это вы? – прошептал индус.
Пращники стояли, освещенные кроваво-красными языками пламени. За их плечами начиналась темнота – хоть глаз выколи! – и мир, казалось, тоже кончался там, где начиналась темень.
