- Крестили меня Власом, Власом Фотиевичем, и в последнее время, до несчастья, имевшего место 23 июня 1907 года, Я трудился на ниве управления государством, пользуясь почетом и уважением сограждан города Бабиловичи Могилевской губернии, где состоял полицмейстером.
- И что же случилось?- подбодрила его Кора, видя, что чиновник загрустил.
- А случилось то, что, отдыхая в Ялте, в пансионе "Марина", было решено посетить Байдарские ворота, где встретить восход солнца с возлияниями и весельем. Мы взяли с собой дам, наняли экипажи... Господи, неужели все это было только вчера? - Когда же это было? - спросила Кора. Нинеля записывала. Быстро, мелко, подложив под лист бумаги квадрат фанеры из стопки, лежащей у стены, - видно, до появления пришельцев здесь намеревались начать ремонт.
- Когда? - спросил Влас Фотиевич Нинелю, к которой испытывал определенную близость.
- Через два дня после меня, мы с тобой считали, Фотиевич. То есть две недели назад.
- А я этого не понимаю, - упрямо заявил Журба. - Помню, как с Байдарских ворот ехали, кто-то сказал, что крепость покажет, - мы к крепости пошли, я над обрывом на перилах спьяну плясать начал. Я ведь как выпью - заводной... И полетел я птицей по чистому небу... - В голосе Журбы заурчали слезы.
Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было не важно - интереснее для Коры был странный человеческий и даже русский феномен: все здесь присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для одних в том была Божья воля, для других - произвол судьбы, для третьих физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с Богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.
Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным. Кора, прежде чем обратиться к следующему, спросила:
- А в поездке - ну, в карете, в пролетке... вы были не один?
- Ни боже мой! - откликнулся полицмейстер. - Иннокентий Илларионович из Ялтинской городской управы...
Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение проговорившегося гимназиста.
- Не трать времени. Кора, - сказала Нинеля, - пошли дальше, а то до ужина прочикаемся.
Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью произнесла:
- Из татарок. Но эти... они с ней разговаривают, они ее Паррой называют. А так она языка не знает. - Парра? - спросила Кора. Девушка грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой - это слово к ней подходило более других - с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос. Руки у девушки - а она была совсем молода - были слабые, с тонкими пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?
- Вы меня понимаете? - спросила Кора по-гречески - когда-то она учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.
Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь. Парра не ответила.
- Она - готская принцесса, - сказал Эдуард Оскарович, который знал не только многое, но и то, о чем и знать-то вроде был не должен. - Это был такой народ, о котором известно мало, - готы Крыма. О них упоминает автор "Слова о полку Игореве".
Кора вздохнула. Она помнила название этого стихотворения, но о чем оно и кто его написал - представления не имела, - то ли болела в тот день, то ли прогуляла урок.
- И она тоже попала сюда недавно? - спросила Кора.
