— Ваня! — отчаянно крикнул Георгий Матвеевич.
Окруженный игроками противника, он отбросил мне мяч, а я замечтался. Прыгаю я, как тот, на чемпионате мира, в последнее мгновение, дотянувшись кончиками пальцев до мяча, перевожу его на угловой.
Угловой пошел подавать физкультурник. Навесил на вратарскую площадку. Я снял мяч с головы баяниста и бросил Георгию Матвеевичу, одиноко стоявшему в центре поля.
Проталкивая мяч перед собой, он помчался по полю, длинноногий, длиннорукий, — Паганель и Паганель. По воротам, в которых, как напуганный зайчишка, стоял покинутый защитниками вратарь лагерных, Георгий Матвеевич ударил издали, да с такой силы, что потерял равновесие и упал, но мяч, как ядро, просвистел над головой присевшего от страха вратаришки.
— Гол! — закричал Георгий Матвеевич, вскакивая на ноги. — Го-о-ол!
Он побежал по полю, сияя замечательной своей улыбкой, так сияя, что и лагерные заулыбались. Заулыбались, но вратаря поменяли. В ворота встал баянист, и наши никак не могли забить ему. Я снова потерял нить игры. Поплыл по морю своих мечтаний.
Значит, так. Мы — деревенская команда, но тренер у нас столичный. Обидели человека. Он ушел из большого спорта, уехал на родину и взялся тренировать деревню-матушку.
И сразу первое место в районе. Выигрываем кубок области, потом республики. Решено допустить нашу команду к играм на Кубок СССР. Берем и этот кубок, но самое главное во всей этой истории: я — сухой вратарь. Нас посылают в Англию. Матч века. Английским футболистам обещано за выигрыш по миллиону долларов. Все наши игроки подбиты, играют из последних сил, но я творю чудеса. Беру одиннадцатиметровый. Последняя минута. Центр-форвард прорывается к моим воротам, страшный удар. Я ловлю мяч и падаю с ним за линию ворот… Это проигрыш.
Финальный свисток. Я стягиваю с рук вратарские перчатки и бросаю их в публику. Сухого вратаря больше не существует. У меня одно утешение — я все-таки поймал тот роковой мяч. С трибуны бежит ко мне мальчик с золотой клеткой. «Не покидайте футбола! — По его лицу катятся слезы. — Это вам моя любимая колибри». Я беру у мальчика клетку, открываю золотую дверцу, и птица колибри, величиной с майского жука, исчезает в величественном небе стадиона.
Бац! Мяч больно ударяет мне по уху. Кое-как ловлю его. Чтобы прийти в себя, долго играю, стукая мячом о землю.
— Время не тяни! — кричат лагерные.
Разбегаюсь как бы для удара ногой, но бросаю мяч руками на Крутова. Крутов обводит физкультурника, обводит защитников, обводит вратаря, и тут раздается отчаянная трель свистка.
Старшая пионервожатая машет руками.
— Мяч не засчитан. Время истекло.
Времени было еще добрых пять минут, но мы простили старшую вожатую. Это без души надо родиться — быть беспристрастной, когда твою команду кладут на обе лопатки.
— Хорошо стоишь, — сказал мне Крутов после игры. — Только фасонишь. Чуть гол не пропустил зряшный.
5
Я не думал, что могут быть такие огромные костры. В моей жизни еще не было ни одного пионерского костра, хотя я уже вырос из пионеров. На футбольном поле врыли в землю настоящую ель, обложили высохшими елочками, облили бензином и зажгли.
Пламя столбом поднялось к небесам, и все возликовали.
Георгий Матвеевич вскочил на ноги, взмахнул, как дирижер, руками и запел:
Взвейтесь кострами.
Синие ночи,
Мы — пионеры, дети рабочих.
Это была не наша песня. Эту песню знала и пела моя мама. У нас были другие песни, но мы постарались подпеть, схватывая на лету слова, и получилось хорошо.
— А теперь, друзья, давайте почитаем стихи. Кто отважится первым?
— Позвольте мне, Георгий Матвеевич.
Вот это да! В сияющий круг вышел тихоня Миша.
Он вышел так, как выходили перед бессмертными героями — перед Гераклом, Ахиллесом, Одиссеем — бессмертные греческие поэты.
Высокий, нежный, не боящийся своей нежности, Миша убрал со лба чесаную свою челку, улыбнулся, вскинул руку к небу и словно взлетел.
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Я всегда пропускал эти стихи у Пушкина. Один раз прочитал, и довольно…
