— Мы пока не приняли никакого решения, дожидаясь вашего приезда, — Элиава обратился к Фрунзе.
Михаил Васильевич, хорошо знакомый с историей народов Туркестана, резко выступил против «теории» единой «тюркской нации».
— Такая нация декларируется голословно, потому что на территории Туркестана существуют несколько наций — узбеки, таджики, киргизы, туркмены. Их сближает родство языков, исключая таджикский, и духовно объединял до сих пор только ислам. Ну и местный национализм, направленный острием против колонизаторской политики царизма. Партии тюркских народов не может быть, потому что нет тюркской нации. И еще потому, что сама мысль о такой партии рождена реакционной идеей панисламизма. Нечего сказать, хороши коммунисты, идущие под флагом Магомета! Этак можно договориться и до греко-армяно-русской нации: ведь все эти народы исповедуют православие!..
Доводы Фрунзе были убедительными. Но он не ограничился критикой «тюркской партии», а высказал и свое мнение о ближайших задачах:
— Надо создавать кадры рабочего класса из местного населения. Они сами решат, какая коммунистическая партия больше выражает их интересы: в масштабе всего края или в рамках каждого отдельного народа. Мы, как я думаю, ограничимся со временем созданием Туркестанского бюро ЦК РКП(б). Разговоры о «тюркской партии» отпадут, как только мы добьемся подлинного братства и интернационального единства народов Средней Азии, включая и русских, и татар, и украинцев, и армян. Важно ликвидировать басмачество и объяснить беднейшим дехканам суть политики Советской власти. А это немыслимо, если мы не нанесем удара по великодержавному шовинизму и по местному буржуазному национализму. Именно так и ориентирует нас Владимир Ильич…
Туркестанская комиссия одобрила предложения Фрунзе. Но потребовалось много времени, чтобы они стали реальностью. Через три месяца Михаил Васильевич в письме к Ленину отметил, что сделаны только первые шаги, потому что очень живуч национализм.
«Основных группировок, выросших на почве самого Туркестана, как Вы знаете, две — одна, представляющая местный «пролетариат» и сильно окрашенная цветом так называемого «колонизаторства»; другая — представляемая кучкой мусульманской мелкобуржуазной интеллигенции, выдающей себя за выразителей мнения всей многомиллионной массы туркестанского мусульманства. Все и вся здесь вращается вокруг борьбы этих группировок. «Колонизаторы» (буду их называть этим именем, хотя от него они всячески открещиваются), состоя в значительной степени из железнодорожников, считают себя носителями пролетарской диктатуры в крае и претендуют на руководящую государственную роль».
Первый ташкентский день не закончился заседанием Туркестанской комиссии: братья Константин и Михаил бодрствовали далеко за полночь.
Они нежно любили друг друга. Но долгая разлука что-то оборвала в старых семейных связях, да и каждый находился под впечатлением событий дня и не вдруг стряхнул с себя груз огромных забот и отстранился от дел, чтобы с головой уйти в сладкие годы детства и юности.
Ужинали, пили чай и словно расцветали на глазах у Софьи Алексеевны. И превратились в необузданных мальчишек; били по плечу друг друга, толкались локтем, перемигивались и сыпали вопросами: «А помнишь, Мишка?» — «А ты не забыл, Костяра?» И — пошло! Хохотали и называли массу имен и фамилий, от которых что-то отложилось на душе.
Костя переменил два места в Казанской губернии, а когда надвинулся Гайда с Северной армией Колчака, заблаговременно подался в Среднюю Азию и обосновался в Ташкенте.
Мама жива и для своих лет здорова: в Семиречье не знали московского и питерского голода. И помаленьку держались главным образом за счет овощей и фруктов. Да и не замерзали так, как в обеих столицах. С мамой осталась Лида, и по-старому они в Верном.
— О тебе часто спрашивают в письмах. Мама говорит, что ты жив: она верит в твой талант обходить смерть стороною. И уверена, что ты где-то в своем Иванове. Я хоть и не верил, что ты — это ты, но хотел вызвать маму с Лидой в Ташкент. Однако передумал: дай, мол, сам удостоверюсь, что нет ошибки. Да и дорога прескверная и опасная: на каждом перегоне могут наскочить бандиты. Скажи еще, что никто в Верном и не думал, какой сын у Мавры Ефимовны. Сидеть бы ей заложницей у атамана Анненкова. А могла бы и погибнуть — этот атаман прославился зверской расправой с красными. Теперь его прогнали… Впрочем, кому я говорю? Твои же войска и отбросили его к китайской границе. И теперь письма из Верного приходят нормально — на десятый день. Порадуй маму, пошли ей письмо. То-то будет у нее разговоров с кумушками про сына — красного генерала… Я-то уж написал ей нынче…
