Гапон уехал с митинга обескураженный. А Фрунзе добирался до паровичка в прекрасном настроении.
По дороге догнала его девушка, с виду курсистка: на слабо освещенной улице он разглядел лишь контуры круглого лица, меховую шапочку, шубку и муфту.
— Подождите, товарищ Михаил! Я восхищена вашим выступлением. Но почему-то никогда не встречала вас раньше, хотя знаю почти всех способных агитаторов в городе. Меня зовут Оля. Я бывшая студентка женского медицинского института, исключена за неблагонадежность. Теперь я организатор Выборгского района.
— Ну, Оля, сам бог послал мне вас! А то я блуждаю в потемках и никого толком не знаю в питерской организации.
— Зовите меня Соней: это моя кличка. А фамилию узнаете со временем — за мной следят. Вы не торопитесь?
— Нет.
Соня подхватила его под руку, и они шли и шли по заснеженным тихим улицам к Петербургской стороне. Против Петропавловской крепости завернули на Каменноостровский проспект — прямой и бесконечный и очень светлый от электрических фонарей.
Поговорили о Гапоне: почему его «Собрание» успешно вербует сторонников? Сборища его проходят легально и дают какую-то отдушину общественной жизни. Кроме того, в Питере очень мало большевистских агитаторов, да и тех почти каждый день отправляют за решетку. И вместо того чтобы дезавуировать Гапона на рабочих собраниях, они вынуждены безмолвно слушать его проповеди в тюремной церкви. Из-за вечных провалов никак не удается сколотить крепкие ядра во всех районах: у выборжцев нет то организатора подрайона, то пропагандистов, то ответственного агитатора. При такой ситуации большое влияние в столице приобрели меньшевики: их полиция почти не трогает. В городе шесть районов, меньшевики главенствуют в трех: Петербургском, за Нарвской заставой и на Васильевском острове. Самое их засилье на Петербургской стороне: там большевикам не дают и рта раскрыть на гапоновских сборищах. Меньшевики против массовых политических стачек и демонстраций, они «банкетчики». А на Выборгской стороне, где им дают афронт, недавно прокатилась могучая стачка на Ново-Сампсониевской мануфактуре. Самые крикливые меньшевики — Дан и Троцкий — выдвинули для своей партии лозунг: «Мир во что бы то ни стало!» А это чистая разновидность оборончества: господа мартовцы пытаются спасти от поражения отечество помещиков и капиталистов и ничего не говорят о революционной борьбе с самодержавием. Очень обтекаемые господа Мартов и Ко, и с ними дело идет к полному разрыву. Двадцать два большевика во главе с Лениным опубликовали в августе обращение к партии: они требуют созыва III съезда РСДРП. А меньшевики противятся этому. Сейчас Ленин готовит в Женеве выпуск новой газеты: «Искру» захватили меньшевики, и она уже не отражает воли всей партии.
— А вы, Михаил, хотели бы работать в нашем большевистском районе?
— Безусловно!
— Я вам передам литературу. Только берегите ее так же крепко, как и себя. В доме у меня встречаться нельзя: я вам дам явку на Сампсониевском проспекте. Приходите завтра вечером, получите адреса, где надо выступать на летучках… Эх, я разговорилась! Расскажите что-либо о себе…
Михаил нарисовал портреты профессоров, затем перешел к Анненскому, у которого слушал Горького. Стал ворошить верненские воспоминания, всякий раз возвращаясь к веселым и опасным проделкам, непременно связанным с Костей Суконкиным — сыном бедного отставного солдата, неутомимым на всякие выдумки.
— Ходили мы с Костей на охоту, даже на кабанов, а в таком деле нужны и смелость и выдержка. А один раз решили устроить дуэль — на ружьях, заряженных дробью. Влепил мне Костя шесть дробинок в лицо, вот остались следы, как от оспы.
Были и другие озорные забавы. Однажды темной ночью сделали в городе ералаш: вывеску «Трактир» навесили над крыльцом в доме полицмейстера, а трактир превратили в модную галантерейную лавку… Но случались дела и поважнее: за реферат о Максиме Горьком в кружке самообразования чуть не вылетел из гимназии. Успел, правда, и прочитать кое-что из серьезных книг, к примеру, «Капитал» Маркса. Жил у нас один здешний ссыльный студент, он помог нам разобраться в политике.
