Легко представить вероятность «оверкиля» (опрокидывания вверх дном) корабля под действием намокших парусов в буйную непогоду. Крен того же фрегата «Паллада» в шторм доходил до 45-ти градусов на борт. Так что при смещении только пушек катастрофа была неминуемой. Русский «авось» отодвигался наукой и опытом в небытие. Лишь в сленге моряков это сохранилось в выражении: «На выпуклый военно-морской глаз». Те же шпангоуты (поперечные рёбра деревянного набора) корабелы вынуждены были изготавливать из искривлённых природой стволов. Кривизну подбирали по выработанным опытно лекалам-шаблонам. Эдакие «рёбра жёсткости» были далеки от требуемой прочности, а может где и превосходили таковую. Да и сколь великой должна быть эта необходимая величина, чем её могли тогда соизмерить? А уж выбрать заготовки только для этих компонентов борта в лесной чаще и того сложнее. Ведь взращенная кривизна – брак природы. Хотя в идеале таковая распоряжается по законам изящества. Априори же совершенство воспринимается нами как прекрасное. Доселе высоченные и исключительно стройные сосны именуются «корабельным лесом». И, если учесть, что только на одну мачту в купе со стеньгами и реями потребно до трёх идеальных стволов по 30–40 метров и столько же на стеньги, плюс запасные стволы – вот вам и бор сосен вековых. Не менее жёсткие требования предъявлялись к деревам для изготовления досок бортовой обшивки, палубы, стрингеров (балка повдоль борта), бимсов (поперечная балка между бортами)… Не стоит утруждать себя толкованием приведённых терминов – это целая наука, выработанная веками и народами. Сооружение главной центральной несущей части днища – киля, представлялось чуть ли не отдельной, главной составляющей в искусстве возведения деревянного остова корабля. Брусья даже изготавливались мастеровыми плотниками только высшей квалификации. В сборе это был пакет брусьев в два-три слоя, скреплённый железными, либо медными болтами. Исключительно качественные и крепкие брусья шли на изготовление штевней: ахтерштевня и форштевня (кормовой и носовой составляющих киля).
Шум от лесорубов шёл по всем царским лесным угодьям на многие сотни, а то и тысячи вёрст. Выбранные стволы доставляли к верфям санными возами, в крайнем случае на палубах барж. Малейшие искривления, либо их увлажнение могло пустить весь труд на смарку. Из твёрдых пород (тик, дуб, бук, граб) вытачивались тысячи блоков для такелажа. Заготовленный лес высушивался и хранился пуще пушнины искромётной от зверя редкостного. И, боже упаси, попадёт единый сучок даже в зародыше. Долголетняя жизнь корабля деревянной постройки целиком зависела от качества употреблённого корабелами леса. Мелочей не допускалось вовсе: стекающий со лба мастерового пот вбирала в себя специальная повязка. Даже такая толика влаги не допускалась.
Особо ценился труд парусных дел мастеров. Заказы на полотно выполняли отдельные купеческие парусных дел гильдии. Самая ценная и плотная парусина белого цвета изготавливалась из конопли, реже и дешевле изо льна по многовековой технологии. На линейный корабль было потребно от четырёх до шести тонн материала. Легко представить вес намокших парусов! Но оплошность с парусами могла стоить сотен жизней.
По тем временам изготовление и установка паруса являли собой целую индустрию: взращивания конопли, льна, отделение кострики (оболочки стебля), очистка волокна и само ткацкое, исключительно штучное производство.
Сутками не угасало зарево от мириад кузниц. Шёл перезвон молотов с молотками и гудение мехов подачи воздуха. Ковали гвозди, скобы, кольца, болты и прочую фасонину из металла, готовили по лекалам листы обшивочной меди. В огромных котлах кипятили смолу, жир для пропитки бортового войлока. Чуть поодаль здесь и там неслись аппетитные запахи «рестораций», а проще – походных кухонь. Крепкий труд требовал знатного кушанья: не столь разнообразного, сколько калорийного. Снедь огородная предотвращала болезни зубов и прочие, хотя и слабила желудки.
Всё описанное едва лишь часть тогдашнего, по сути каторжного труда. Но при всей своей подневольности российские мастеровые ваяли поистине произведения искусства. Увы, но цельнометаллические корабли будущего во многом утратили красоту былого, парусного, пахнущего сосной и дубом флота. Они уподоблялись парящим птицам. Канули в лету украшения форштевня (оконечная часть носа корабля) в виде княвдигеда – резной фигуры, чаще женского пола с непомерным человеческим бюстом. Но удивительно нам, что именно этот ориентир служил вместо нынешних двух нулей на двери отхожего места. И неспроста: прямо под украшением укреплялись верёвочные корзины для отправления личным составом нужды малой и более. Вот уж где «романтики» полные порты фактически! Особенно при зарывании форштевня (носа корпуса) в волну… Теперь таковой фановой системы не сыщешь, разве что в музее парусного флота. Хотя без особой вычурности сей «романтики». Вот бы удивились матросы тогдашних времён, современники Гончарова, не найдя знакомой корзины на нынешнем лайнере за тем же волнорезом! Так что оставим в покое несовершенства судостроения времён автора «Паллады» и предоставим их учёным-корабелам и коллегам самого Вениамина Фомича Стоке, полковника охтинских корабелов. Благо, на строящемся паруснике «Паллада», для матросов была «выделена» палуба под верхней пушечной декой обыкновенный жилой кубрик и даже с иллюминаторами. Ранее личный состав ютился в форпике, а проще – в боцманской кладовой для тросов, дёгтя, нагелей и вымбовок с обрывками парусины, краски. Там же был крысиный рай и пристанище тараканов. Даже примитивных лежаков в эдаком «помещении» не предусматривалось. Зато качка в районе бака-полубака, то есть в самой носовой части корпуса фрегата была неимоверной. «От качки стонали они» – сии словеса адресовались скорее именно матросам парусного флота. Лишь гораздо позже, после знакомства матросов с бытом туземцев, было перенято для постели устройство «гамак». Тоже не сахар, но куда лучше голой палубы. Хотя при шторме уже в пять-семь баллов гамак из парусины подставляет ваши рёбра всем переборкам, бимсам (укосинам), шпангоутам и соседям по отсеку. Это уже далеко не тот сон, что на даче под сенью фруктовых деревьев. Даже внешне не отделанный, фрегат, уже привлекал взор бывалых корабелов. А по весне 1832 года Охтинским адмиралтейством руководил светило в среде корабельных инженеров Иван Афанасьевич Амосов. Командовал корабельными делами уже сразу по закладке киля именитый мореход П. С. Нахимов. Командир внёс в устройство фрегата немало новшеств: от замены железных гвоздей крепления палубного настила у картушки (обрамление) компаса на медные до такелажа и баллера руля, включая шлюпки и пушки и новшества по тем временам-иллюминаторы. 1 сентября 1832 года Нахимов рапортовал в Инспекторский департамент Главного морского штаба об успешном спуске фрегата на воду. На торжестве присутствовал даже великий поэт А. С. Пушкин. Корабль освятило духовенство.
