Она согласилась с ним, подавив в себе протест против такого расточительства. Она знала, что критику от сестры он может не очень хорошо принять, и еще она знала, что придется урезать себя в расходах. Грейнард предоставил им деньги на эту поездку в Лондон, а ведь Грейнард принадлежал не ей, а Гарри. Она позволила себе только полушутя попросить его так не тратиться. Но он нетерпеливо возразил:
— Какой вздор! Я не нищий, в конце концов! Ты хочешь, чтобы я нанимал извозчика, как какой-нибудь бродяга? С какой стати?
— Нет, нет! Я только говорю о том, как дорого обойдется их содержание в конюшне и расходы на конюха…
— Ерунда! Совсем не так уж много! Если бы ты была подогадливее, Фредди, то привезла бы наших лошадей и Джона с собой! Должен сказать, мне совсем не по душе, что вы раскатываете на извозчиках. Это выглядит несолидно, и если ты думаешь, что и я могу экономить на этом, то сильно ошибаешься!
Она заверила его, что и не помышляла об этом, и больше не поднимала эту тему. Но его строгий брат, Джессеми, оказался не таким терпимым. Он не только отказался даже смотреть на чистокровных гнедых уэльсцев, но еще так недвусмысленно высказался о своем отношении к их покупке и с таким неуважением отозвался о старшем брате, что только родственные чувства (как сказал ему Гарри) удержали того от затрещины.
После этого семья почти не видела Гарри. Его роскошный выезд позволял ему появляться на всех скачках и боксерских матчах, проходивших даже далеко от города, но все же в таких доступных местах, как Мулси-Херст или Коптхолл-Коммон.
Маркизу было известно о ссоре между братьями. Один или два раза он пригласил Джессеми покататься с ним по парку, но они ни разу не столкнулись там с Гарри, избегая встречи с его замечательной парой. Маркиз сказал:
— Отличные лошадки! Ты ездил на них?
— Нет, и не собираюсь! — отвечал Джессеми, сердито сверкая глазами и недовольно поджав губы. — Гарри прекрасно знает, что я думаю о его шикарном выезде!
— Но я не знаю. А что ты думаешь о нем?
Этих слов было достаточно, чтобы Джессеми подробно выложил ему свою обиду. В общем, он был довольно резок, но считал, что с его светлостью они в достаточно близких и доверительных отношениях, и надеялся, что кузен Алверсток задаст Гарри за его безрассудную расточительность.
— Ведь меня он даже не слушает! — с горечью закончил он.
— Конечно. Он еще мягко обошелся с тобой и не отвесил тебе подзатыльник! — сказал Алверсток, и добавил с лукавой усмешкой: — Представь, что Феликс наговорил бы тебе такого.
Джессеми вспыхнул, взгляд его стал отчужденным, но через минуту он произнес:
— Отлично, сэр! Мне не стоило всего этого вам говорить! Меня это так расстраивало, что я не удержался и разболтался перед вами! Фредерика может говорить, что он имеет право поступать, как хочет, но я думаю, что ему следует подумать, как помочь ей, а не жить только в свое удовольствие!
Маркиз полностью был согласен с этим, но решил ничего не говорить и дать Джессеми остыть, он только заметил, что вряд ли покупка коляски и пары лошадей сможет разрушить семью.
Он действительно так думал и знал, что Фредерика не так уж сильно расстроилась из-за легкого приступа расточительства у Гарри. Но он чувствовал, что-то беспокоило ее; а так как больше всего ему хотелось, чтобы ничто ее не тревожило, то решил выяснить, отчего ее взгляд последнее время стал таким напряженным. Алверсток пригласил сестер Мерривилл, лорда и леди Джевингтон и мистера Питера Нейвенби в оперу, держа про запас сестру Луизу и ее скучного сына, на случай, если Августа отклонит его предложение. Однако она этого не сделала, а так как у Джевингтонов была своя ложа в театре, немного удивила его этим, а еще больше — своего кроткого супруга.
Вечер в опере, устроенный лордом, не показался чем-то необычайным, так как был тщательно продуман, чтобы убедить даже самых подозрительных в том, что он просто выполняет свой долг опекуна, к чему обязывают его светлость эти утомительные приличия. Побеседовать с Фредерикой в антракте ему не составило труда, они просто отошли в глубь ложи, уступив место поклонникам Черис, которые не замедлили явиться. Он сказал:
