— Вздор! — рассердилась она. — Ради бога, почему же это я была бы ему обязана? В конце концов, это его долг!
Его верхняя губа казалась оттопыренной, что всегда случалось, если он чем-то был недоволен; он проговорил мрачно:
— Я понимаю твое разочарование, но думаю, что ты получишь гораздо больше удовольствия на балу, который пройдет здесь, в твоем собственном доме, чем на грандиозном рауте в Алверсток-хаузе, где больше половины гостей наверняка будут тебе даже незнакомы.
Его вторая сестра, Мария, нетерпеливо ждала, когда он закончит свой неторопливый монолог, чтобы спросить, зачем он несет такую чепуху.
— Сравнил тоже! Убогий бал здесь, куда нельзя пригласить больше пятидесяти человек, или же первый выход в Алверсток-хаузе! Ты с ума сошел! — заявила она его светлости. — Это будет жалкое зрелище, ты ведь знаешь маму! А вот если бы дядя устроил бал, только представь, как было бы все замечательно! Сотни гостей, и все — шишки первой величины! Омары, заливные и — и Шантильи, и сливки…
— …приглашенные на бал? — вставил Карлтон.
— И шампанское! — продолжила Джейн, не обращая внимания на его тяжеловесный юмор. — А я бы стояла наверху громадной лестницы рядом с мамой и дядей, в белом атласном платье, отделанном розовыми бутонами, в розовой шали и с венком в волосах!
От этой чудесной картины у нее на глаза навернулись слезы, но которая, однако, не вызвала энтузиазма ни у Марии, ни у Карлтона: Мария возразила, что с ее веснушками она бы выглядела в таком наряде смешно, а Карлтон удивился, как его сестры могут столько времени думать о подобных пустяках. На это ему никто не нашел нужным отвечать, но когда он добавил, что рад тому, что Алверсток отказался давать бал, они раскричались даже громче своей матушки. Так что он удалился, оставив своих сестер осуждать его занудность, ссориться из-за розовых бутонов и газовых шалей и соглашаться с тем, что, наверное, мама была виновата в том, что дядя поступил так гадко, потому что она наверняка чем-нибудь рассердила его, в чем девицы не сомневались.
Когда маркиз вошел в свой дом, первое, на что упал его взгляд, было письмо, лежавшее на одном из столиков из позолоченной бронзы, инкрустированной слоновой костью. Подписано оно было крупными размашистыми буквами, а бледно-голубая печать не сломана; значит, мистер Тревор, замечательный секретарь маркиза, с первого взгляда определил, что письмо было от одной из ветреных красавиц, временно занимавших неустойчивое внимание его светлости. Бросив шляпу, перчатки и накидку, так восхитившую мисс Китти Бакстед, на руки лакею, он подхватил письмо и пошел с ним в библиотеку. Когда он сломал печать и развернул сложенный лист, запах серой амбры достиг его придирчивого носа. Он поморщился и, держа письмо на вытянутой руке, стал доставать монокль. И, пробежав его глазами, бросил в огонь. Фанни, решил он, становится невыносимо скучной. Прелестное создание, но, как все примитивные существа, ненасытно. Теперь она требовала пару бежевых лошадей для своего ландо; на прошлой неделе это было бриллиантовое ожерелье. Он послал его, и это должно было быть прощальным подарком.
Запах приторных духов, которыми она опрыскала письмо, казалось, остался на пальцах у маркиза, и он тщательно их вытирал, когда в комнату вошел Чарльз Тревор. Заметив удивление в глазах юноши, он очень добродушно объяснил ему, что не выносит запаха серой амбры.
Мистер Тревор воздержался от комментариев, но его лицо выражало такое понимание, что Алверсток сказал:
— Вот именно! Я знаю, о чем вы думаете, Чарльз, и вы абсолютно правы: пришло время распрощаться с прелестной Фанни. — Он вздохнул. — Милая крошка, но насколько ветреная, настолько же и алчная.
Мистер Тревор опять воздержался от комментариев. Хотя и с трудом, так как его мысли по этому деликатному поводу были весьма противоречивы. С моральной точки зрения он мог только осуждать подобный образ жизни своего хозяина; юноша, проникнутый всякими рыцарскими идеалами, он пожалел бы прелестную Фанни, но, принимая во внимание щедрость его сиятельства, с которой он одаривал эту особу, Тревор должен был признать, что ей не на что было жаловаться.
